совершенно неосновательно подозрѣвать его въ сочувственномъ отношеніи къ такъ называемому „бѣлорусскому сепаратизму“. Подозрѣніе это было неосновательно потому, что польское дворянство на Бѣлоруссіи всегда преслѣдовало и прежде всего свою классовую политику и только на ней строило политику національную. Оно прекрасно понимало, что возрожденіе Бѣлоруссіи въ томъ видѣ, какъ его представляла Бѣлорусская соціалистическая грамада, означало неизбѣжный упадокъ сословія. Рѣшеніе бѣлорусскаго вопроса они разумѣли въ смыслѣ отданія Бѣлоруссіи подъ начало Польши, то есть, какъ разъ обратное тому, къ чему стремился бѣлорусскій народъ, сознававшій, что такой выходъ означалъ уже не возрожденіе, но полную національную смерть для него. Тѣмъ не менѣе министерство Столыпина и правое крыло Государственной Думы всѣхъ 4-хъ созывовъ, поставившія такъ назъ. „Западный вопросъ“ во главу угла своей политики, сознательно провоцировали и громили бѣлорусское движеніе. Было выдумано и пущено въ житейскій оборотъ мнѣніе, что бѣлорусское соціалистическое національное движеніе связано со стремлеіемъ Польши вернуть себѣ самостоятельность. Поляки сознавали всю нелѣпость этой выдумки, но молчали, ибо по совѣсти не знали, что предпочесть: самодержавный россійскій режимъ, охранявшій въ неприкосновенности ихъ права на земельную собственность, или бѣлорусское возрожденіе, сулившее имъ всякія непріятности вплоть до рѣшенія вопроса о передачѣ земли въ пользованіе трудового народа.
Какъ сто лѣтъ тому назадъ, такъ и теперь Бѣлорусь пребывала въ состояніи политическаго анабіоза, полнаго государственнаго паралича. Русское правительство, какъ и встарь, не могло здѣсь найти класса, на который можно было бы опереться. Было задумано, какъ въ свое вермя при Екатеринѣ II, насажденіе истиннаго россійскаго землевладѣнія; но попытка эта, вслѣдствіе организованнаго сопротивленія польскаго помѣщичьяго класса, потерпѣла фіаско. Въ противовѣсъ бѣлорусскому и польскому началу въ краѣ сталъ создаваться своеобразный классъ политическаго чиновничества,
