тены, раздавлены, убиты своимъ великимъ несчастіемъ, своимъ скорбнымъ отчаяніемъ, чтобы не думать болѣе о мести, а заботиться лишь о собственномъ укрытіи и спасеніи. — И что же? При такихъ-то невѣроятно тяжкихъ обстоятельствахъ своего положенія, турки все-таки находятъ время и возможность жечь, безъ всякой пользы для себя, попутныя болгарскія деревни и звѣрски мучительствовать надъ каждымъ встрѣчнымъ христіаниномъ. Какъ видно, и величайшее несчастіе, постигшее этотъ народъ, не смирило его мстительности и злобы. Турки какъ будто чувствуютъ, что ужь имъ никогда болѣе не вернуться въ покидаемую нынѣ Болгарію и потому, какъ кажется, задались цѣлью, чтобы тамъ послѣ нихъ никого и ничего не осталось.
Хаскіой — городъ довольно большой, раздѣляемый извивами рѣчекъ на нѣсколько кварталовъ; подобно Чирпану, онъ лежитъ на открытой плоскости и заселенъ преимущественно болгарами. Нѣсколько турецкихъ домовладѣльцевъ имѣли мужество не бѣжать изъ Хаскіоя вмѣстѣ съ ордами своихъ соотчичей и отдались покровительству русскихъ военныхъ властей. Вслѣдствіе таковой рѣшимости, эти люди, конечно, не остались въ накладѣ, сохранивъ себѣ и жизнь, и имущество, и спокойствіе. На всемъ нашемъ пути это былъ еще первый примѣръ добровольнаго изъявленія покорности со стороны мусульманскихъ жителей; и здѣсь мы впервые увидѣли турокъ-горожанъ не въ отребьяхъ баши-бузуковъ и не въ одеждѣ аскеровъ. Ихъ степенный видъ и плавныя, иснолненныя достоинства манеры, производили довольно пріятное впечатлѣніе. Когда мы вступили въ городъ, онъ на первый взглядъ показался намъ мертвымъ, запустѣлымъ. Ни откуда не слышалось обычнаго шума городской жизни, улицы были пусты и по нимъ какъ тѣни изрѣдка пробирались вдоль стѣнъ одинокіе прохожіе. Покидая Хаскіой, турки не успѣли разрушить его окончательно и удовольствовались только разграбленіемъ двухъ церквей, сожженіемъ всего торговаго квартала и, конечно, избіеніемъ захваченныхъ заранѣе или же встрѣчныхъ болгаръ. Мы поровнялись съ церковью и здѣсь вниманіе наше остановилось вскорѣ на совершенно особенныхъ звукахъ, въ которыхъ слышались и пѣніе, и женскія рыданія — совершенно въ томъ же родѣ, какъ у насъ въ деревняхъ
