прошлогодній листъ, и всѣ они, отъ корня до послѣдняго прутика, были сплошь запушены инеемъ; ползучія растенія оплетали ихъ вѣтви и висѣли въ неподвижномъ воздухѣ цѣлыми гирляндами, и все это представлялось взору какъ бы изваяннымъ изъ одной громадной глыбы серебра рукою дивнаго художника. Лѣсъ стоялъ какъ очарованный. Порою таинственная тишина его нарушалась слабыми мелодическими звуками, долетавшими сюда изъ глубины лощинъ и овраговъ: то были разнотонные звоны колокольцовъ и бубенчиковъ, которые здѣсь, у горныхъ жителей, подвязываются на шею овцамъ и козамъ. Иногда конвойный казакъ случайно задѣвалъ пикою какую нибудь вѣтку, и тогда воздухъ наполнялся особеннымъ рокотомъ, напоминающимъ звукъ просыпанной дроби. Этотъ рокотъ производили капли замороженной росы, падая на сухія листья. Узенькая тропинка, проложенная на свѣжемъ снѣгу только вчера и сегодня болгарами и стрѣлками, нерѣдко шла по самому краю лѣсистыхъ обрывовъ. Глянешь внизъ — и конца не видно этому крутому склону, исчезающему въ чащѣ кустовъ и деревьевъ. Можно было серьезно опасаться — удастся ли благополучно протащить нашу артиллерію. Здѣсь и горнымъ-то орудіямъ на вьюкахъ едва-едва можно пробираться, а мы тащили тяжелыя, дальнобойныя 9-ти-фунтовыя пушки со всѣми ихъ принадлежностями. Одинъ невѣрный шагъ, одинъ какой нибудь скользкій скатъ на косогорѣ, — и все это — тяжести и люди — мгновенно полетитъ стремглавъ въ ужасную пропасть… Было надъ чѣмъ призадуматься…
Передохнувъ около пяти минутъ на одномъ изъ гребней, у пастушьяго костра, мы двинулись далѣе, обгоняя по тропинкѣ небольшія партіи четниковъ, которые, по колѣно въ снѣгу, спѣшили къ перевалу, — видимо гордясь и любуясь своими превосходными мартинивскими ружьями.
— Добрый путь, брату̀шкѝ, куда Богъ несетъ?
— Э!.. ге… ге, братушко, на та̀-такъ, горѣ! Ма̀лко турцы ты да пуцамы[1], — добродушно отвѣчаютъ болгары, по обыкновенію производя сильную жестикуляцію головой и руками.
Вскорѣ клубящіяся облака стали окутывать горные скло-
- ↑ Вотъ туда, на верхъ, немного пострѣлять турокъ.
