воюемъ, убиваемъ другъ друга… Какая великая несправедливость! Какое ужасное зло и заблужденіе!.. Зачѣмъ все это?
Почтенному канитану возразили на это, что нашъ Государь не хотѣлъ войны, что Онъ до самаго ея объявленія изъявлялъ уступчивость до послѣдней мѣры и предѣла, отстаивая для христіанскихъ подданныхъ султана лишь ту скромную свободу существованія, какою, по его же, Али, словамъ, пользуется всякая микроскопическая букашка на лепесткѣ розы. И этой-то скудной доли свободы не хотѣли имъ дать въ Стамбулѣ, а когда букашки вздумали протестовать, то изъ Стамбула послали войска съ разными Шефкетами убивать ихъ, жечь и грабить.
Старичекъ грустно вздохнулъ и поникъ головою.
— Что̀ до меня, проговорилъ онъ въ грустномъ раздумьи — то я никого не убивалъ и не грабилъ… Грабежъ и убійство — это не мое дѣло. Мой міръ иной. Мой міръ — поэзія и музыка… Риѳмы и звуки, звуки и риѳмы — вотъ мой міръ, господа!.. Другого я не знаю.
— О, да ты поэтъ, Али-ефенди! съ удивленіемъ воскликнулъ я.
— Да, поэтъ, а еще болѣе музыкантъ, отвѣчалъ онъ съ тихою улыбкой, когда ему перевели смыслъ моего восклицанія.
Оказалось, что нашъ старикъ — артистъ и композиторъ, что онъ умѣетъ играть на кларнетѣ, скрыпкѣ и фортепіано, и написалъ на своемъ вѣку не мало музыкальныхъ піесъ, молитвъ, романсовъ и маршей, за одинъ изъ которыхъ даже удостоился почетнаго отзыва со стороны покойнаго султана Абдулъ-Азиса. И онъ старчески-разбитымъ голосомъ началъ намъ напѣвать мотивъ этого послѣдняго марша, а потомъ сталъ декламировать какое-то стихотвореніе. Затѣмъ оказалось, что ему знакома отчасти и европейская музыка — нѣкоторыя произведенія Моцарта, Листа, Россини, Доницетти, Верди и прочихъ, преимущественно итальянскихъ композиторовъ. — «Но, отдавая всю дань достойнаго поклоненія ихъ талантамъ, говорилъ старичекъ, — я не мечталъ о подражаніи ихъ образцамъ. Напротивъ, я мечталъ о воспроизведеніи нашей собственной, народной турецкой музыки, въ которой есть, повѣрьте мнѣ, свои красоты и достоинства, которыхъ
