и растопыренную ладонь. На видъ — это маленькая, толстенькая фигурка съ брюшкомъ, что́ называется, карапузикъ, съ заплывшими глазками, красными одутловатыми щечками и вздернутыми къ верху щетинистыми успвами. Измаилъ-Хакки уже пожилыхъ лѣтъ, но не производитъ впечатлѣніе солиднаго человѣка. Когда онъ подъѣзжалъ къ генералу Гурко, на его лицѣ — къ удивленію всѣхъ — сіяла самая пріятная улыбка, вовсе не соотвѣтствовавшая ни обстоятельствамъ минуты, ни его личному положенію, и эта улыбка не сходила съ его физіономіи во все время объясненія, впрочемъ весьма непродолжительнаго. Начальникъ штаба еще ранѣе предварилъ генерала Гурко, что лива (бригадный генералъ) не только понимаетъ, но и говоритъ по-французски.
— Сколько у васъ орудій? — сухо и даже нѣсколько сурово спросилъ генералъ Гурко.
— Три, excellence, отвѣчалъ паша, опять приложивъ ладонь къ фескѣ.
— Сколько у васъ таборовъ?
— Семь, excellence!
— Вы немедленно отправитесь въ Горній Дубнякъ.
— Avec plaisir, excellence!
— Вотъ офицеръ, который васъ будетъ сопровождать.
— Merci, excellence!
И въ послѣдній разъ приложивъ къ фескѣ растопыренную ладонь, паша отъѣхалъ отъ генерала все съ тою же удивительною улыбкой.
Надо сознаться, впечатлѣніе онъ дѣлаетъ совсѣмъ не военное.
Покончивъ съ нимъ, генералъ Гурко пропустилъ мимо себя всѣ семь турецкихъ таборовъ, а московскій батальонъ препроводилъ ихъ вслѣдъ за пашею въ Горній Дубнякъ, гдѣ имъ былъ назначенъ первый ночлегъ. Такимъ образомъ, въ сраженіяхъ 12-го и 16-го сентября мы взяли въ плѣнъ 13 таборовъ пѣхоты, 5 эскадроновъ, 7 орудій, множество ружей и патроновъ, двухъ пашей и до двухсотъ офицеровъ.
Когда сдавшимся въ Телишѣ была предложена свобода, то громадное большинство ихъ, въ томъ числѣ и самъ лива Измаилъ-Хакки со многими офицерами, предпочли остаться у насъ въ плѣну. Судя по этому, не сладка, должно быть, турецкая военная служба, да и «дымъ отечества» тоже, надо
