Чувствуя, что невольно краснѣю, протянулъ я ему ладонь, на которой лежало нѣсколько серебряныхъ монетъ и знакомъ пригласилъ указать, сколько именно желаетъ онъ получить. Это становилось даже любопытно, и мнѣ теперь уже было интересно увидѣть на сколько можетъ простираться наивное нахальство румына и сколько именно монетъ онъ себѣ отсчитаетъ. Но — къ вящему удивленію — Калуда Димитріу оказался весьма скромнымъ въ желательной ему суммѣ: онъ взялъ у меня съ ладони только одинъ леу (франкъ; по франку же я далъ и извощикамъ), опустилъ его въ свой кошель и съ большимъ достоинствомъ, очень любезно протянулъ мнѣ въ знакъ благодарности свою руку.
— Ваше благородіе! Никакъ это онъ съ васъ на водку взялъ? — въ полномъ недоумѣніи обратился ко мнѣ мой деньщикъ, по уходѣ хозяина.
— Да, на водку, подтвердилъ я: — а что̀?
— Да какъ же это?.. Вѣдь, по одежѣ глядя, онъ господинъ выходитъ, и опять же хозяинъ дому, — стало-быть, не бѣдный… и вдругъ — на водку!.. Это, ваше благородіе, совсѣмъ даже несообразно выходитъ.
И съ этой минуты мой деньщикъ восчувствовалъ къ Калуда Димитріу величайшее презрѣніе: — «воля ваша, а только я, ваше благородіе, послѣ этого, значитъ, уважать ему не согласенъ!»
Первымъ дѣломъ — захотѣлось помыться съ дороги. Деньщикъ пошелъ отыскивать у хозяевъ какой-нибудь кувшинъ да плошку и запропалъ что-то. Въ ожиданіи его, я, отъ нѐчего дѣлать, занялся разсматриваніемъ настѣнныхъ картинокъ. На одной написана въ гирляндовой каемкѣ какая-то греческая молитва, рядомъ съ нею вышытый гарусомъ попугай на вѣткѣ, далѣе цѣлая коллекція фотографическихъ медальоновъ на одномъ листѣ, гдѣ изображены съ одной стороны румынскіе вожди парламентской оппозиціи, а съ другой — консерваторы; тѣ и другіе, судя по портретамъ, почти ничѣмъ не отличаются другъ отъ друга во внѣшности: тѣ же низкіе, плоскіе, маленькіе лбы, та же густая растительность на головѣ и на лицѣ, тѣ же распомаженные, расчесанные усы и эспаньолки, и волосы à la Капуль, тотъ же плоскій отпечатокъ бульварно-парижскаго, парикмахерскаго шика въ выраженіи фи-
