Капуданъ, состоявшей изъ 8 или 10 избъ. По этой уважительной причинѣ, даже нѣкоторый генералитетъ лѣпился въ сараяхъ и хлѣвахъ, а офицерство — гдѣ кто попалъ. Будучи адъютантомъ генералъ-квартирмейстера, я по преимуществу имѣлъ помѣщеніе въ овечьемъ хлѣвкѣ той избы, въ коей расположился мой генералъ. Хлѣвокъ этотъ стоялъ возлѣ самой дороги, напротивъ избы, въ коей было дежурство. Посему это мѣсто было вѣчный толкучій рынокъ. Со мною квартировалъ свитскій офицеръ Ганъ.
3 числа мая, часу въ 5 утра (въ этотъ день готовились представляться государю императору), отдавши моему Павлушкѣ приказаніе о разныхъ разностяхъ, я въ утреннемъ походномъ костьюмѣ, т. е. въ туфляхъ, шинели и черкесской шапкѣ, вышелъ изъ хлѣвка, сѣлъ на завалинѣ и, въ ожиданіи чаю, любовался майскимъ утромъ. Ко мнѣ присоединились сосѣди, квартировавшіе подъ небомъ, и пошла пріятельская бесѣда. Вскорѣ подъѣхала почтовая тройка, изъ коей соскочивъ подошелъ къ намъ юноша лѣтъ 16 или 17, въ артиллерійскомъ сюртукѣ и съ сумкою на груди, и поздоровавшись спросилъ: гдѣ главнокомадующій?
— Вотъ, тамъ, гдѣ ходитъ часовой. А вамъ онъ на что?
— Я присланъ курьеромъ съ депешами отъ генерала Рудзевича.
— Изъ третьяго корпуса?
— Да.
— А что, смотрѣлъ государь вашъ корпусъ?
— Какъ же. Я былъ у государя на ординарцахъ. Онъ остался совершенно доволенъ всѣмъ, и корпусъ уже готовъ былъ къ переходу чрезъ Дунай.
— Не угодно ли стаканъ чаю, — сказалъ я, — ибо въ это время принесли чай.
— Ахъ! сдѣлайте одолженіе, съ мѣста не пилъ чаю, — отвѣчалъ молодой прапорщикъ, взялъ чай, закурилъ трубку и пустилсяъ въ разсказы.
— Господинъ офицеръ, подите сюда! — закричалъ государь, внезапно подъѣхавшій въ эту минуту изъ-за угла дежурства, въ бричкѣ четверкой, съ двумя лейбъ-казаками и фельдъегеремъ.
Мы всѣ, шапки долой, незная, кого зовутъ, смутились и прятались другъ за друга, а я проклиналъ и хлѣвъ, и дверь, которая был не близко.
— Пожалуйте сюда! — повторилось громче прежняго, — и я, — яко хозяинъ, подталкиваемый другими, уже выступалъ съ трепетомъ впередъ, подгибая колѣна, чтобы концами шинели закрыть по крайней мнрѣ туфли и босыя ноги.
Не могу выразить моего въ эту критическую минуту положенія. Я не могъ опомниться, на яву ли, или во снѣ, очутился я предъ грознымъ лицомъ государя императора, и какъ? — въ одной рубашкѣ и прикрытый шинелью, босикомъ, въ туфляхъ и еще въ проклятой черкесской шап-
