какъ по одному или по два изъ каждой семьи, полагая совершенно основательно, что имъ придется терпѣть всевозможныя притѣсненія, ежели власть будетъ сосредоточена въ рукахъ двухъ или трехъ знатныхъ семействъ.
«Остерманъ, въ то время почти совершено устраненный отъ дѣлъ, былъ слишкомъ ловокъ, чтобы не воспользоваться тою неурядицею, которую эти противорѣчія вносили въ умы уполномоченныхъ; основываясь на весьма вѣскомъ соображеніи, что ни Голицыны, ни Долгорукіе не могли оказать давленіе на войска, состоявшія почти исключительно изъ шляхетсва, онъ примкнулъ къ Ягужинскому и князю Черкаскому съ цѣлью подать царицѣ мысль, что, вступивъ на престолъ по праву рожденія, она не должна допускать, чтобы ей были навязан кондиціи, которыя особенно тяжки для нея потому, что онѣ не были предъявлены даже императрицѣ Екатеринѣ, не взирая на ея прошлое…
«Въ то время какъ царицѣ внушали эти мысли, нѣкоторыя изъ духовныхъ лицъ, наиболѣе склонныя къ интригѣ и обиженныя тѣмъ, что ихъ исключили изъ числа сословныхъ представителей, пустили, съ своей стороны, въ ходъ всевозможное стараніе, чтобы возстановить шляхетсво противъ Верховнаго Совѣта, изображая его главныхъ членовъ какимито тиранами, желавшими измѣнить образъ правленія съ цѣлью захватить власть въ свои руки; они всячески старались доказать, что господство знати будетъ несравненно тягостнѣе неограниченной власти самодержавнаго монарха».
Если вѣрить словамъ англійскаго резидента, то князья Трубецкой и Чернышевъ вмѣстѣ съ двоюроднымъ братомъ царицы, Семеномъ Салтыковымъ, составили заговоръ и стали во главѣ дворянства и шляхетсва. Къ нимъ примкнули нѣкоторые генералы, пользовавшіеся большимъ вліяніемъ на войско. Тогда расхрабрился и канцлеръ Головкинъ, обѣщавъ имъ свое содѣйствіе. Ягужинскій, величайшій интриганъ, сталъ энергически дѣйствовать изъ тюрьмы, на которую онъ уже смотрѣлъ какъ на ступень къ дальнѣйшему повышенію. Саксонскій посланникъ Лефортъ разсказываетъ, что когда члены Верховнаго Совѣта предложили освободить его, въ надеждѣ этимъ расположить его въ свою пользу, такъ какъ, по словамъ г. Маньяна, всѣ его знали за человѣка самаго мстительнаго,
