Революция решила духовенство его былых привилегий, она привлекла духовенство к отбыванию трудовой повинности, к службе в тыловом ополчении, на тыловых работах. Многие монастыри были превращены в общежития для инвалидов империалистической и гражданской войн, в детские дома, в колонии для беспризорных. Земли в большинстве были отданы крестьянам.
В ряде воззваний епископы громят революцию. Епископ Арсений называет «поклонников и приверженцев Ленина, разных матросов, латышей, красноармейцев, рабочих и других» «отбросами русского народа». Андрей уфимский иначе не называет Красную армию как «международной сволочью». Контрреволюционер патриарх Тихон (Василий Белавин) становится центром надежд контрреволюции. «Если бы святитель Тихон, — пишет газета черносотенцев «Новое время»,— был на патриаршем престоле, а не в тюрьме, он бы правил христианским миром совместно с папой».
Но вог в гражданской войне победили международную и внутреннюю контрреволюцию. Интервенция, блокада сломлены. Начинается полоса «признания» империалистическими государствами Советского правительства. Начинается полоса сменовеховства среди русской зарубежной и отечественной интеллигенции. Церковь видит, что открытое сопротивление поведет к ее дальнейшей, еще большей дискредитации в глазах масс, что она потеряет остатки верующих. Церковь делает попытки приспособиться.
Церковный собор 1923 г. в обращении к ВЦИКу пишет: «Великий Октябрьский переворот проводит в жизнь великие начала равенства и труда, имеющиеся в христианском учении. Во всем мире сильные давят слабых, и только в Советской России началась борьба против этой социальной неправды. Собор полагает, что каждый честный христианин должен всемерно проводить в жизнь великие начала Октябрьской революции». Если бы не знать, что творилось в церковном мире за этой «революционной» ширмой, за этой почти революционной декларацией, то можно было бы подумать, что это пишут и говорят не вчерашние контрреволюционеры, не профессионалы — оглупители народных масс, а подлинные сторонники Октябрьской революции.
Но, само собой разумеется, для Советской власти вовсе не все равно было, призывает ли церковный собор к открытой
