Страница:Ярославский Е.М. - Т. I. Октябрьская революция, религия и церковь - 1932.djvu/255

Эта страница не была вычитана

Восьмилетие борьбы с религией

Революция 1917 г. была натиском на весь старый мир. Все, что поддерживало власть помещиков, капиталистов, надо было расшатать, если нельзя было уничтожить сразу. Одним из таких устоев власти помещиков над крестьянами и капиталистов над рабочими была религия, церковные организации. Одним ударом надо было уничтожить власть помещика, эксплоататора, капиталиста, одним ударом уничтожить власть царских генералов, уничтожить возможность возвращения буржуазии к власти и тем же ударом разрушить многовековую организацию церковников и религиозных обществ и власть религии. Конечно это было не легко: глубоко в народную массу вросла эта опора прежних господ жизни, отростками и тончайшими разветвлениями охватила мысль крестьянскую и даже рабочую.

Декрет об отделении церкви от государства, словно обухом по голове, ударил сотни тысяч паразитов в рясах, ермолках, чалмах и цилиндрах. Революция посмела поднять руку на то, с чем заигрывало Временное правительство, на что оно еще пыталось опереться, созывая Всероссийский церковный собор, на котором зубры-помещики призывали к спасению своего господства. Даже партия эсеров, которая беспомощно барахталась вместе с меньшевиками в цепких объятиях капиталистов и помещиков, пыталась найти опору у духовенства. Руднев, Авксентьев и другие эсеры заигрывали с духовенством, которое анафемствовало большевиков и проклинало лицемерно гражданскую войну. Те самые рясоносцы, которые прославляли войну до победного конца, заговорили другим языком, вспоминая о заповеди «не убий», когда дело коснулось голов генеральских и помещичьих. Они не жалели миллионы голов, когда миллионы людей гибли на полях сражений в угоду капиталистам и помещикам.

Духовенство, религиозные организации были одной из деятельных сил против нашей революции.

Вот почему в гражданской войне, когда кругом стояли враждебные армии, когда мы были в огневом кольце, когда нас душила разруха и голод, — революция не