Но нет! — мы счастьем насладимся,
Кровавой чашей причастимся —
И я скажу: «Христос воскрес».
Конечно, здесь надо оговориться: для людей такого склада, мысли, настроений, как А. С. Пушкин, религиозный образ вовсе не означает, что он исходит из религиозного мировоззрения. И поэтому, когда Пушкин прибегает к таким образам, как причащение кровавой чашей, это вовсе не означает, что он в какой-нибудь мере верит в силу религиозного причастия. Все его стихотворение Давыдову показывает, как он относится к религии и к ее культу: пост, молитва, чтение часослова, причастие, крещение и другие обряды — все это лицемерие. Он смеется над этими обрядами и над тем, что он вынужден их соблюдать. И самый рассказ об этом служит для него лишь поводом для того, чтобы подчеркнуть силу другого мировоззрения, живущего в нем, — силу глубоких воспоминаний о том времени, которое он провел в Каменке среди будущих декабристов, когда они подымали чашу за революцию в Испании, Португалии и за будущую революцию в России. Обращение к Давыдову служит поводом для того, чтобы выразить страстную мечту о том времени, когда народ сбросит ярмо царского самодержавия, когда народ причастится кровавой чашей революции.
Ленин в споре с богостроителями указывал на совершенно неправильное сочетание слов «религия социализма» в устах марксиста; но в устах Пушкина «кровавая чаша причастия» — это не шаг к религии, а шаг от религии к атеизму.
Пушкин по своему мировоззрению — рационалист, он глубоко верит в силу разума.
В 1825 г. Пушкин печатает «Вакхическую песнь»:
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Стоит вспомнить, что за несколько лет до этого мракобес Магницкий особенно яростно обрушивался на разум человеческий, на «бессмертный ум». «Выдумана, —
