Христа и к различным «таинствам» церковным, вплетает глубокие политические мотивы. Он пишет В. Л. Давыдову:
...хочу сказать тебе два слова
Про Кишинев и про себя.
На этих днях, тиран (?) собора,
Митрополит, седой обжора,
Перед обедом невзначай
Велел жить долго всей России...
И с сыном птички и Марии
Пошел христосоваться в рай...
В этом письме Пушкин смеется над своей показной набожностью.
Пушкин внешне — верующий, православный. Он ходит в церковь, молится, причащается, исповедуется и т. п. Но все это — фальшь. Он пишет Давыдову:
Я стал умен, [я] лицемерю —
Пощусь, молюсь и твердо верю,
Что бог простит мол грехи,
Как государь мои стихи.
Говеет Инзов, и намедни
Я променял парнасски бредни
И лиру, грешный дар судьбы.
На часослов и на обедни,
Да на сушеные грибы.
Однако ж гордый мой рассудок
[Меня порядочно] бранит,
А мой ненабожный желудок
Причастья вовсе не варит...
Еще когда бы кровь Христова
Была хоть, например, лафит...
Иль кло д'вужо, тогда б ни слова,
А то — подумать, так смешно —
С водой молдавское вино.
Но я молюсь и воздыхаю,
Крещюсь, не внемлю сатане...
А всё невольно вспоминаю,
Давыдов, о твоем вине...
Вот эвхаристия [другая],
Когда и ты, и милый брат,
Перед камином надевая
Демократический халат,
Спасенья чашу наполняли
Беспенной, мерзлою струей,
И за здоровье тех и той
До дна, до капли выпивали!
Но те в Неаполе шалят,
А та едва ли там воскреснет...
Народы тишины хотят,
И долго их ярем не треснет.
Ужель надежды луч исчез?
