вернулся домой, подсмѣиваясь про себя надъ высокой мудростью отцовъ и наставниковъ, воображающихъ, будто они учатъ дѣтей исторіи.
Не трудно вложить имъ въ уста названія царей, государствъ, войнъ, побѣдъ, революцій, законовъ; но когда возникнетъ вопросъ о соединеніи съ этими названіями ясныхъ идей, то далеко будетъ всѣмъ этимъ объясненіямъ до разговора съ садовникомъ Роберомъ.
Я предвижу, что нѣкоторые изъ читателей, недовольные «Молчи, Жанъ-Жакъ», спросятъ, что же я нахожу прекраснаго въ поступкѣ Александра. Несчастные! если вамъ приходится объяснять это, то какъ вы поймете? То, что Александръ вѣрилъ въ добродѣтель; вѣрилъ, не опасаясь за свою голову, за свою жизнь; что его великая душа была создана для этой вѣры. О, какимъ прекраснымъ исповѣданіемъ вѣры было это проглоченное лѣкарство. Нѣтъ, никогда ни одинъ смертный не дѣлалъ болѣе возвышеннаго. Если есть какой нибудь современный Александръ, укажите мнѣ въ немъ подобныя черты.
Если нѣтъ науки словъ, то нѣтъ и науки, годной для дѣтей. Если у нихъ нѣтъ настоящихъ идей, то нѣтъ и настоящей памяти; потому что я не называю такой ту, которая удерживаетъ только ощущенія. Къ чему же вписывать въ ихъ головы каталогъ знаковъ, которые для нихъ ничего не изображаютъ? Научаясь вещамъ, не научатся-ли они и знакамъ? Зачѣмъ же навязывать имъ безполезный трудъ двойного заучиванія этихъ знаковъ? А между тѣмъ, какіе опасные предразсудки начинаютъ внушать имъ, заставляя принимать за науку слова, не имѣющія для нихъ никакого смысла! Ребенокъ начинаешь платиться за это съ перваго-же слова; первая-же вещь, которую онъ заучиваетъ со словъ другого, не видя ея пользы самъ, искажаетъ его разсудокъ; долго ему придется блистать въ глазахъ глупцовъ, пока онъ исправитъ этотъ ущербъ 1).
Нѣтъ, если природа даетъ дѣтскому мозгу гибкость, которая дѣлаетъ его способнымъ къ воспріятію всякаго рода впечатлѣній, то не для того, чтобы на немъ отпечатывали имена царей, даты, термины геральдики, географіи, космографіи и всѣ эти слова безъ всякаго смысла для его возраста, безъ всякой пользы для какого-бы ни было, которыми удручаютъ его печальное и безплодное дѣтство; а для того, чтобы всѣ идеи, которыя онъ можетъ воспринять и которыя ему полезны, всѣ тѣ, которыя относятся къ его счастію и должны современемъ разъяснять ему его обязанности, отпечатлѣлись въ немъ съ раннихъ поръ неизгладимыми буквами и помогли ему вести себя въ теченіе жизни подобающимъ его существу и его способностямъ, образоиъ.
1) Большинство ученыхъ похожи въ этомъ отношеніи на дѣтей. Обширная эрудиція является результатомъ нестолько множества идей, сколько множества образовъ. Даты, имена собственныя, мѣста, всѣ изолированные или лишенные идеи предметы удерживаются въ головѣ единственно памятью знаковъ, и рѣдко бываетъ, чтобы человѣкъ, вспоминая какую нибудь изъ этихъ вещей, не видѣлъ въ тоже время recto или verso страницы, на которой онъ ее прочелъ, или цифру, подъ которой онъ увидѣлъ ее въ первый разъ. Почти такова была модная наука послѣднихъ вѣковъ. Наука нашего столѣтія другая: теперь не изучаютъ, не наблюдаютъ; грезятъ, и съ важностью выдаютъ намъ за философію бредни нѣсколькихъ кошмарныхъ ночей. Мнѣ скажутъ, что и я грежу, согласенъ; но я дѣлаю то, что другіе остерегаются дѣлать; выдаю свои грёзы за грёзы, представляя читателю рѣшать, есть ли въ нихъ что-нибудь полезное для бодрствующихъ людей.
