онъ видитъ и что желательно ему дать, то лучше поднести ребенка къ предмету, чѣмъ принести предметъ ребенку: онъ извлечетъ изъ этой практики заключеніе, соотвѣтствующее его возрасту, которое нельзя внушить ему никакими другими средствами.
Аббатъ де-Сенъ Пьеръ называлъ людей большими дѣтьми; можно бы обратно назвать дѣтей маленькими людьми. Эти положенія имѣютъ свою долю истины, какъ изрѣченія; какъ принципы, они нуждаются въ поясненіи. Но когда Гоббсъ называлъ злого сильнымъ ребенкомъ, онъ выказывалъ безусловно противорѣчивую вещь. Всякая злость вытекаетъ изъ слабости; ребенокъ золъ только потому, что слабъ; сдѣлайте его сильнымъ, онъ будетъ добрымъ: тотъ, кто все можетъ, никогда не сдѣлаетъ зла. Изъ всѣхъ аттрибутовъ всемогущаго Божества, Благость есть тотъ, безъ котораго его всего труднѣе представить себѣ. Всѣ народы, признававшіе два начала, всегда ставили злое ниже добраго; иначе они сдѣлали бы нелѣпое предположеніе. Сравните ниже исповѣданіе вѣры савойскаго викарія.
Только разумъ научаетъ насъ познавать добро и зло. Совѣсть, которая заставляетъ насъ любить первое и ненавидѣть второе, хотя и независимая отъ разума, не можетъ однако развиться безъ него. До наступленія разумнаго возраста мы дѣлаемъ добро и зло, не зная этого; и въ нашихъ дѣйствіяхъ нѣтъ моральнаго начала, хотя оно бываетъ иногда въ чувствѣ дѣйствій другого, имѣющихъ отношеніе къ намъ. Ребенку хочется теребить все, что онъ видитъ; онъ ломаетъ, разбиваетъ все, до чего можетъ добраться; онъ хватаетъ птицу, какъ схватилъ бы камень, и душитъ ее, не сознавая, что дѣлаетъ.
Почему это? Прежде всего философія берется объяснить это естественными пороками, гордостью, духомъ господства, самолюбіемъ, злостью человѣка; чувство своей слабости, могла бы она прибавить, порождаетъ у ребенка охоту проявлять силу, доказывать самому себѣ свою власть. Но взгляните на этого старика, немощнаго и дряхлаго, котораго кругъ человѣческой жизни привелъ къ состоянію дѣтской слабости; онъ не только остается неподвижнымъ и тихимъ, но и желаетъ, чтобы всё оставалось такимъ же вокругъ него; малѣйшая перемѣна смущаетъ и безпокоитъ его; онъ желалъ бы видѣть вокругъ себя царство всеобщей тишины. Какъ могло бы одно и то же безсиліе, соединенное съ однѣми и тѣми же страстями, производить такія различныя дѣйствія въ обоихъ возрастахъ, если бъ первичная причина не измѣнилась? И гдѣ искать эту разницу причинъ, если не въ физическомъ состояніи двухъ индивидуумовъ? Дѣятельный принципъ, общій обоимъ, развивается у одного, угасаетъ у другого; одинъ образуется, другой разрушается; одинъ стремится къ жизни, другой къ смерти. Ослабѣвающая дѣятельность сосредоточивается въ сердцѣ старика; въ сердцѣ ребенка она въ избыткѣ и стремится наружу; онъ, такъ сказать, чувствуетъ въ себѣ достаточно жизни, чтобъ оживить всё, что его окружаетъ. Дѣлаетъ ли онъ или раздѣлываетъ, это неважно; ему лишь бы измѣнять состояніе вещей, а всякое измѣненіе есть дѣйствіе. Если кажется, что у него больше склонности къ разрушенію, то это не отъ злости; это потому, что созидающее дѣйствіе всегда медленно; и разрушающее, какъ болѣе быстрое, больше подходитъ къ его живости.
