внимательности въ отношеніи шестнадцатилѣтней дѣвушки, милой и благоразумной, которая мало говорить, слушаетъ, соблюдаетъ приличіе въ своихъ манерахъ и пристойность въ своихъ рѣчахъ, которую ея красота не заставляетъ забывать о ея полѣ и юности, которая умѣетъ заинтересовать самой застѣнчивостью и привлечь къ себѣ почтеніе, оказываемое всѣмъ?
Эти изъявленія почтенія, хотя внѣшнія, вовсе не легкомысленны, они вовсе не основаны исключительно на чувственномъ влеченіи, они проистекаютъ изъ того внутреннаго чувства, которое подсказываетъ намъ, что женщины естественные судьи мужскихъ достоинствъ. Кто пожелаетъ быть презрѣннымъ въ глазахъ женщинъ? Никто въ мірѣ, даже тотъ, кто не желаетъ больше ихъ любить. А я, высказывающій имъ такія жесткія истины, — не думаете-ли вы, что ихъ сужденія безразличны для меня? Нѣтъ, ихъ рѣшеніе мнѣ дороже вашего, читатели, часто бывающіе больше женщинами, чѣмъ онѣ. Презирая ихъ нравы, я все таки хочу почтить ихъ справедливость: мнѣ дѣла нѣтъ до ихъ ненависти, лишь-бы я заставилъ ихъ, уважать меня.
Сколько великихъ дѣлъ было-бы совершено благодаря этой пружинѣ, если бы умѣли пускать ее въ ходъ. Горе вѣку, въ которомъ женщины теряютъ свое вліяніе, и ихъ сужденія перестаютъ значить что-нибудь для мужчинъ! Это послѣдняя степень развращенія. Всѣ народы, которые имѣли добрые нравы, почитали женщинъ. Вгляните на Спарту, взгляните на Германцевъ, взгляните на Римъ,— Римъ, очагъ славы и добродѣтели, если такой существовалъ когда нибудь, на землѣ. Тамъ женщины чествовали подвиги великихъ полководцевъ, тамъ онѣ оплакивали публично отцовъ отечества, тамъ ихъ обѣты или ихъ трауръ освящались, какъ самый торжественный судъ республики. Всѣ великіе перевороты осуществились тамъ черезъ женщинъ: черезъ женщинъ Римъ пріобрѣлъ свободу, черезъ женщину плебеи добились, консульства, черезъ женщину кончилась тираннія децемвировъ, черезъ женщинъ осажденный Римъ былъ спасенъ отъ рукъ изгнанника. Французскіе любезники, что сказали-бы вы, увидѣвъ эту процессію, столь смѣшную въ вашихъ насмѣшливыхъ глазахъ? Вы проводили — бы ее свистками. Какими различными глазами смотримъ мы на однѣ и тѣ-же вещи? И можетъ быть, мы всѣ правы. Образуйте этотъ кортежъ изъ прекрасныхъ французскихъ дамъ, и я найду его въ высшей степени неприличнымъ, но составьте его изъ римлянокъ, и у васъ всѣхъ будутъ глаза Вольсковъ и сердце Коріолана.
Я скажу болѣе, я утверждаю, что добродѣтель не менѣе благопріятна для любви, чѣмъ для другихъ правъ природы, и что авторитетъ любовницъ выигрываетъ отъ нея не меньше, чѣмъ авторитетъ женъ и матерей. Нѣтъ истинной любви безъ энтузіазма, и нѣтъ энтузіазма безъ объекта, представляющаго совершенство, реальное или химерическое, но всегда существующее въ воображеніи. Чѣмъ будутъ воспламеняться любовники, для которыхъ это совершенство перестало существовать и которые не видятъ въ томъ, кого любятъ, ничего, кромѣ объекта чувственныхъ удовольствій? Нѣтъ, не такъ разгорается душа и предается тѣмъ возвышеннымъ восторгамъ, которые составляютъ бредъ любовниковъ и чары ихъ страсти. Все въ любви только иллюзія, я согласенъ съ этимъ, но вотъ что реально: чувства, кото-
