вая слезы умиленія; я скажу ему; ты моя собственность, мое дитя, мое твореніе; отъ твоего счастья я ожидаю своего; если ты разрушишь мои надежды, ты похитишь двадцать лѣтъ моей жизни и создашь несчастіе моихъ преклонныхъ дней. Вотъ, какимъ образомъ заставляютъ выслушивать себя молодого человѣка и запечатлѣваютъ въ глубинѣ его сердца память о томъ, что ему было сказано.
До сихъ поръ я старался давать примѣры того, какъ воспитатель долженъ наставлять своего ученика въ трудныхъ случаяхъ. Я пробовалъ сдѣлать то же и въ данномъ случаѣ; но послѣ многихъ попытокъ отказался отъ этого, убѣдившись, что французскій языкъ черезчуръ жеманенъ, чтобы допустить въ книгѣ простоту первыхъ наставленій о нѣкоторыхъ предметахъ.
Говорятъ, французскій языкъ самый цѣломудренный изъ языковъ; я же считаю его самымъ непристойнымъ; такъ какъ, мнѣ кажется, цѣломудріе языка не въ томъ, чтобы заботливо избѣгать неприличныхъ оборотовъ, а въ томъ, чтобы не имѣть ихъ. Въ самомъ дѣлѣ, чтобы избѣгать ихъ, нужно объ нихъ думать; и нѣтъ языка, на которомъ было бы труднѣе говорить чисто во всѣхъ смыслахъ, чѣмъ на французскомъ. Читатель, который всегда искуснѣе въ нахожденіи неприличнаго смысла, чѣмъ авторъ въ устраненіи его,скандализируется и пугается всего. Какъ можетъ то, что проходитъ черезъ нечистыя уши, не загрязниться отъ нихъ? Напротивъ, народъ съ чистыми нравами имѣетъ свои термины для всѣхъ вещей; и эти термины всегда пристойны, потому что всегда пристойно употребляются. Невозможно себѣ представить болѣе скромный языкъ, чѣмъ языкъ Библіи; именно потому, что все говорится на немъ просто. Чтобы сдѣлать тѣ же вещи нескромными, достаточно перевести ихъ на французскій языкъ. То, что я долженъ сказать моему Эмилю будетъ вполнѣ пристойно и цѣломудренно для его ушей; но, чтобы находить это такимъ же при чтеніи, нужно обладать сердцемъ, столь же чистымъ какъ его.
Я думаю даже, что размышленія объ истинномъ цѣломудріи рѣчи и о ложной деликатности порока, могли бы занять полезное мѣсто въ бесѣдахъ о морали, къ которой приводитъ насъ этотъ предметъ; такъ какъ, обучаясь языку пристойности, онъ долженъ научиться также языку приличія, то ему нужно знать, почему эти два языка такъ различны. Какъ бы то ни было, я утверждаю, что если отказаться отъ безплодныхъ нравоученій, которыми принято раньше времени надоѣдать молодежи, и надъ которыми она издѣвается въ томъ возрастѣ, когда они были бы умѣстны; если выждать и подготовить моментъ, когда можно будетъ заставить себя выслушать; а затѣмъ изложить молодому человѣку всю правду относительно законовъ природы; указать ему санкцію этихъ законовъ въ физическихъ и моральныхъ недугахъ, которые ихъ нарушеніе навлекаетъ на виновнаго; если, говоря ему о непостижимой тайнѣ зачатія, соединять съ идеей привлекательности, которую творецъ природы придаетъ этому акту, идею исключительной привязанности, которая дѣлаетъ его восхитительнымъ, идею обязанностей вѣрности, стыдливости, которыя окружаютъ его и удваиваютъ его прелесть, выполняя его цѣль; если, рисуя ему бракъ не только какъ самое сладкое изъ общеній, но и какъ самый ненарушимый и святой изъ договоровъ, съ силою
