ламъ, которымъ ихъ подчиняли въ дѣтствѣ; эти правила для нихъ чистая казнь, они относятся къ нимъ съ отвращеніемъ, видятъ въ нихъ только долгую тираннію наставниковъ, они думаютъ, что только тогда и вышли изъ дѣтства, когда сбросили съ себя всякое иго 1), и тутъ то они вознаграждаютъ себя за продолжительное принужденіе, какъ узникъ, освобожденный отъ оковъ, потягивается, выпрямляетъ и расправляетъ члены. Напротивъ, Эмиль считаетъ за честь сдѣлаться человѣкомъ и подчиниться игу зарождающагося разума; его тѣло, уже сформировавшееся, не нуждается въ прежнихъ движеніяхъ, и начинаетъ останавливаться само собою; тогда какъ его разумъ, на половину развившійся, стремится въ свою очередь развернуть крылья. Такимъ образомъ, возрастъ разума для однихъ оказывается возрастомъ распущенности, для другого онъ становится возрастомъ разсужденія.
Хотите знать, кто изъ насъ ближе къ естественному состоянію, — обратите вниманіе на разницу между тѣми, которые больше или меньше удалились отъ него: наблюдайте молодыхъ людей въ деревняхъ, и посмотрите, такъ же ли они взбалмошны, какъ ваши. «Въ дѣтствѣ дикари — говоритъ сьёръ Ле-Бо —всегда дѣятельны, и безпрестанно занимаются различными играми, которыя упражняютъ ихъ тѣло; но достигнувъ юношескаго возраста, они становятся спокойными, задумчивыми; они занимаются только серьезными или азартными играми» 2). Эмиль, воспитанный въ такой же свободѣ, какъ молодые крестьяне и дикари, долженъ подобно имъ измѣниться и остепениться съ возрастомъ. Вся разница въ томъ, что вмѣсто того, чтобы дѣйствовать единственно съ цѣлью игры или прокормленія, онъ, въ своихъ работахъ и играхъ, научился думать. Итакъ, достигнувъ этого пункта этимъ путемъ, онъ вполнѣ расположенъ слѣдовать тѣмъ, на который я его перевожу; предметы размышленій, которые я представляю ему, раздражаютъ его любопытство, такъ какъ они прекрасны сами по себѣ, новы для него, и онъ въ состояніи ихъ понять. Напротивъ, соскучившись, набивъ оскомину на вашихъ вялыхъ урокахъ, на вашихъ длинныхъ нравоученіяхъ, на вашихъ вѣчныхъ увѣщаніяхъ, могутъ ли ваши молодые люди не отказаться отъ упражненія разума, который сдѣлали такимъ унылымъ въ ихъ глазахъ, отъ тяжеловѣсныхъ наставленій, которыми ихъ такъ допекали, отъ размышленій о виновникѣ ихъ бытія, изъ котораго сдѣлали врага ихъ удовольствій. Все это имъ надоѣло, опротивѣло, опостылѣло; принужденіе внушило имъ отврашеніе къ этимъ вещамъ; какимъ-же способомъ заставить ихъ заниматься ими теперь, когда они начинаютъ располагать собою. Имъ можетъ нравиться только новое, имъ не нужно ничего такого, что говорятъ дѣтямъ. Тоже произошло и съ моимъ воспитанникомъ; когда онъ становится взрослымъ, я начинаю говорить съ нимъ, какъ съ взрослымъ, и говорю ему только новыя для него вещи; именно потому, что онѣ внушаютъ отвращеніе другимъ, онъ долженъ находить ихъ по своему вкусу.
1) Никто не относится къ дѣтству съ такимъ презрѣніемъ, какъ тѣ, которые выходятъ изъ него, какъ нѣтъ страны, гдѣ различія ранговъ соблюдались бы съ такою щепетильностью, какъ въ тѣхъ, гдѣ неравенство невелико, и всякій вѣчно опасается, что его смѣшаютъ съ низшимъ.
2) Aventures du sieur С. Le Beau, avocat au parlement, tome 2. p. 70.
