что праведное сердце есть истинный храмъ Божества; что во всякой странѣ и во всякой сектѣ любить Бога превыше всего, а ближняго, какъ самаго себя, есть сущность закона; что нѣтъ такой религіи, которая избавляла-бы отъ моральныхъ обязанностей; что только они имѣютъ дѣйствительно существенное значеніе; что внутренній культъ есть главная изъ этихъ обязанностей, и что безъ вѣры нѣтъ истинной добродѣтели.
Бѣгите тѣхъ, которые, подъ предлогомъ объясненія природы, бьютъ въ сердцахъ людей безотрадныя доктрины, и которыхъ кажушйся скептицизмъ во сто разъ утвердительнѣе и догматичнѣе рѣшительнаго тона ихъ противниковъ. Подъ высокомѣрнымъ предлогомъ будто они одни просвѣщены, правдивы, добросовѣстны, они властно требуютъ отъ насъ подчиненія ихъ рѣзкимъ приговорамъ и выдаютъ намъ за истинные принципы вещей непонятныя системы, воздигнутыя ихъ воображеніемъ. Къ тому же, низвергая, разрушая, попирая ногами все, что чтутъ люди, они лишаютъ огорченныхъ послѣдняго утѣшенія въ ихъ бѣдствіяхъ, освобождаютъ могущественныхъ и богатыхъ отъ единственныхъ узъ, сдерживающихъ ихъ страсти; они вырываютъ изъ глубины сердецъ угрызенія совѣсти, порождаемыя преступленіемъ, надежды добродѣтели, и при этомъ хвастливо величаютъ себя благодѣтелями рода человѣческаго. Никогда, говорятъ они, истина не бываетъ вредной для людей Я тоже думаю, и это, по моему мнѣнію, сильное доказательство того, что то, чему они учатъ, не истина 1).
1) Обѣ стороны обрушиваются другь на друга съ такой массой софизмовъ, что было бы огромнымъ и безразсуднымъ предпріятіемъ пытаться перечислить ихъ всѣ; достаточно отмѣтить нѣкоторые, по мѣрѣ того, какъ они представялтся. Одинъ изъ самыхъ обычныхъ, со стороны философовъ, — противопоставлять воображаемый народъ добрыхъ философовъ народу дурныхъ христіанъ; какъ будто народъ истинныхъ философовъ легче набрать, чѣмъ народъ истинныхъ христіанъ! Я не знаю, кого легче найти среди отдѣльныхъ лицъ; но я знаю, что разъ дѣло идетъ о народахъ, то надо предоложить, что они такъ же будутъ злоупотреблять философіей безъ религіи, какъ наши злоупотребляютъ религіей безъ философіи; а это, мнѣ кажется, совсѣмъ мѣняетъ дѣло.
Бэйль очень хорошо доказалъ, что фанатизмъ вреднѣе атеизма, и это безспорно; но онъ не счелъ нужнымъ сказать, хотя это не менѣе вѣрно, что фанатизмъ, хотя кровавый и жестокій, есть все-таки великая и сильная страсть, которая возвышаетъ сердце человѣка, заставляетъ его презирать смерть, служитъ для него могущественнымъ стимуломъ, и которую нужно только лучше направить, чтобы извлечь изъ нея самыя возвышенныя добродѣтели; тогда какъ иррелигіозность и вообще духъ резонерства и философствованія привязываетъ къ жизни, изнѣживаетъ, принижаетъ души, сосредоточиваетъ всѣ страсти на низменномъ личномъ интересѣ, на дрянномъ человѣческомъ я, и такъ безъ шума подкапываетъ истинныя основанія всякаго общества: такъ какъ то, что есть общаго у частныхъ интересовъ, такъ ничтожно, что никогда не уравновѣситъ того, что у нихъ есть противуположнаго.
Если атеизмъ не заставляетъ проливать кровь человѣческую, то нестолько изъ любви къ миру, сколько изъ равнодушія къ добру: для мнимаго мудреца не важно, какъ идутъ на свѣтѣ дѣла, лишь бы ему оставаться спокойнымъ въ своемъ кабинетѣ. Его пинципы не заставляютъ убивать людей, но они мѣшаютъ ихъ родить, уничтожая нравы, которые ихъ размножаютъ, отрывая людей отъ рода человѣческаго, сводя всѣ ихъ привязанности къ тайному эгоизму, столь же гибельному для народонаселенія, какъ для добродѣтели. Философскій индифферентизмъ походитъ на спокойствіе въ деспотическомъ государствѣ; это спокойствіе смерти; оно болѣе опустошительно, чѣмъ самая война.
