управляетъ всѣмъ, сумѣетъ вознаградить меня: нужды моего тѣла, бѣдствія моей жизни дѣлаютъ для меня болѣе выносимой идею смерти. Тѣмъ меньше узъ придется порывать, когда наступить время покинуть все.
Зачѣмъ душа моя подчинена моимъ чувствамъ и скована въ этомъ тѣлѣ, которое порабощаетъ и стѣсняетъ ее? Я не знаю этого: развѣ я посвященъ въ велѣнія Бога! Но я могу, не впадая въ безразсудство, дѣлать скромныя догадки. Я говорю себѣ: если бы духъ человѣческій былъ оставленъ свободнымъ и чистымъ, какая заслуга была бы съ его стороны любить и чтить порядокъ, возмущать который для него не представляло бы никакого интереса? Онъ былъ бы счастливъ, это правда; но его счастью не доставало бы самаго возвышеннаго элемента, славы добродѣтели и добраго свидѣтельства о самомъ себѣ; онъ былъ бы только равенъ ангеламъ, а безъ сомнѣнія добродѣтельный человѣкъ будетъ выше ихъ. Связанная съ смертнымъ тѣломъ узами столь-же могущественными, сколько непонятными, душа вынуждается заботой о его сохраненіи относить все къ нему, и придаетъ ему интересъ, противный общему порядку, который она, однако, способна видѣть и любить; тогда-то благое употребленіе своей свободы становится одновременно заслугой и наградой, и она подготовляетъ себѣ истинное блаженство, преодолѣвая земныя страсти и оставаясь при своемъ первомъ рѣшеніи.
Если даже въ томъ низкомъ состояніи, въ которомъ мы находимся въ теченіе здѣшней жизни, всѣ наши первыя наклонности законны, если наши пороки являются къ намъ отъ насъ самихъ, то зачѣмъ мы жалуемся на ихъ господство надъ нами? Зачѣмъ упрекаеяъ мы творца вещей въ существованіи бѣдствій, которыя сами создаемъ для себя, и враговъ, которыхъ сами вооружаемъ противъ себя? Ахъ! не будемъ портить человѣка; онъ будетъ вѣчно добръ безъ труда, и вѣчно счастливъ безъ угрызенія совѣсти. Виновные, которые говорятъ, что были вынуждены къ преступленію, такъ-же лживы, какъ злы: какъ не видятъ они, что слабость, на которую они жалуются, создана ими самими, что ихъ первое уклоненіе на путь порока зависитъ отъ ихъ воли; что только въ силу желанія уступать своимъ искушеніямъ, они уступаютъ имъ, наконецъ, противъ своей воли, и дѣлаютъ ихъ непреодолимыми? Безъ сомнѣнія, отъ нихъ уже не зависитъ не быть злыми и слабыми, но отъ нихъ зависѣло недѣлаться такими. О! какъ легко было-бы намъ оставаться господами самихъ себя и нашихъ страстей, даже въ теченіе этой жизни, если-бы, въ то время, когда наши привычки еще не пріобрѣтены, когда нашъ умъ начинаетъ развертываться, мы умѣли занимать его предметами, которые онъ долженъ знать, чтобы оцѣнить тѣ, которыхъ онъ не знаетъ; если-бы мы искренно желали просвѣщаться, не для того, чтобы блистать въ глазахъ другихъ, но для того, чтобы быть добрыми и мудрыми сообразно нашей природѣ, чтобы сдѣлать себя счастливыми, исполняя наши обязанности! Эти занятія кажутся намъ скучными и тягостными, потому что мы принимаемся за нихъ, уже развращенные порокомъ, уже предавшіеся нашимъ страстямъ. Наши сужденія и оцѣнки устанавливаются раньше, чѣмъ мы познаемъ добро и зло; а затѣмъ, мѣряя все этой фальшивой мѣркой, мы не можемъ ничему дать его настоящую цѣну.
