то есть столько различныхъ субстанцій, сколько можно сдѣлать подобныхъ исключеній. Вамъ слѣдуетъ поразмыслить объ этомъ; для меня же нѣтъ надобности что бы ни толковалъ Локкъ, признавать за матеріей только протяженность и дѣлимость, чтобъ быть увѣреннымъ, что она не можетъ мыслить; и если какой нибудь философъ скажетъ мнѣ, что деревья чувствуютъ, а скалы думаютъ, то какъбы онъ ни сбивалъ меня съ толка своими тонкими аргументами, я могу видѣть въ немъ только недобросовѣстнаго софиста, который счорѣе согласенъ надѣлять чувствомъ камни, чѣмъ признавать душу за человѣкомъ.
Представимъ себѣ глухого, который отрицаетъ существованіе звуковъ, потому что они никогда не поражали его слухъ. Я помѣшаю передъ его глазами какой нибудь струнный инструментъ, который заставляю звучать при помощи другого, спрятаннаго инструмента; глухой видитъ дрожащую струну; я говорю ему; это звукъ заставляетъ ее дрожать. Вовсе нѣтъ, отвѣчаетъ онъ; причина дрожанія струны въ ней самой; дрожать такимъ образомъ — качество, общее всѣмъ тѣламъ. Покажите-же мнѣ, отвѣчаю я, это дрожаніе въ другихъ тѣлахъ, или, по крайней мѣрѣ, его причину въ этой струнѣ. Я не могу, отвѣчаетъ глухой; но развѣ изъ-за того, что я не понимаю, какъ дрожитъ эта струна, я долженъ это объяснять вашими звуками, о которыхъ не имѣю ни малѣйшаго понятія? Это значитъ объяснять темный фактъ еще болѣе темной причиной. Или сдѣлайте ваши звуки ощутимыми для меня, или я говорю, что они не существуютъ.
Чѣмъ болѣе я размышляю о мысли и о природѣ человѣческаго ума, тѣмъ болѣе нахожу, что разсужденіе матеріалистовъ походитъ на разсужденіе этого глухого. Въ самомъ дѣлѣ, они глухи къ внут-
1) Мнѣ кажется, впрочемъ что современная фииософія не только не говорить, что скалы думаютъ, но напротивъ, открыла, что люди не думаютъ. Она не признаетъ болѣе въ природѣ иныхъ существъ, кромѣ сенситивныхъ; и вся разница, которую она находить между человѣкомъ и камнемъ, заключается въ томъ, что человѣкъ есть сенситивное существо, которое обладаетъ ощущеніями, а камень сенситивное существо, которое не обладаетъ ими. Но если вѣрно, что всякая матерія чувствутъ, то гдѣ-же я долженъ представлять себѣ сенситивное единство или индивидуальное я? въ каждой молекулѣ или въ составныхъ тѣлахъ? Долженъ ли я одинаково находить это единство въ флюидахъ и въ твердыхъ тѣлахъ, въ смѣсяхъ и элементахъ? Утверждаютъ, будто въ природѣ нѣтъ ничего, кромѣ индивидуумовъ! Но кто-же эти индивидуумы? Этотъ камень индивидуумъ или агрегатъ индивидуумовъ? Есть-ли онъ единое сенситивное существо, или въ немъ ихъ столько же, сколько зеренъ песка? Если каждый элементарный атомъ есть сенситивное существо, то какъ понимать мнѣ то внутреннее общеніе, въ силу котораго одинъ чувствуетъ себя въ другомъ такъ, что два ихъ я сливаются въ одно? Притяженіе можетъ быть закономъ природы, тайна котораго намъ неизвѣстна; но мы понимаемъ, по крайней мѣрѣ, что притяженіе, дѣйствуя соотвѣтственно массамъ, не представляетъ ничего несовмѣстимаго съ протяженностью и дѣлимостыо. Можете-ли вы признать тоже самое за чувствомъ? Чувствуюшія части протяженны, но чувствующее существо недѣлимо и едино; оно не дѣлится; оно можетъ быть только цѣльнымъ или никакимъ: итакъ, чувствующее существо не тѣло. Я не знаю, какъ понимаютъ его наши матеріалисты, но мнѣ кажется, что тѣ-же затрудненія, которыя заставили ихъ отвергнуть мысль, должны бы были заставить ихъ отвергнуть также и чувство; и я не вижу, почему, сдѣлавъ первый шагъ, они не дѣлаютъ второго; чѣмъ это можетъ ихъ затруднить? разъ они увѣрены, что не думаютъ, то какъ они рѣшаются утверждать, что они чувствуютъ.
