«Всего болѣе поражало меня то, что я видѣлъ въ частной жизни моего достойнаго учителя добродѣтель безъ лицемѣрія, человѣчность безъ слабости, всегда прямыя и простыя рѣчи, и всегда сообразное съ этими рѣчами поведеніе. Я никогда не видалъ, чтобы онъ безпокоился о томъ, ходятъ ли къ вечернѣ тѣ, которымъ онъ помогалъ, часто-ли они исповѣдываются, постятся-ли по назначеннымъ днямъ; или чтобы онъ налагалъ на нихъ другія подобныя-же обязательства, безъ которыхъ, даже умирая съ голода, нельзя расчитывать на какую нибудь помощь со стороны ханжей.
«Поощряемый этими наблюденіями, я вовсе не старался высказывать передъ нимъ притворнаго рвенія новообращеннаго; напротивъ, я не скрывалъ отъ него своего образа мыслей, и видѣлъ, что онъ не возмущается имъ. Иногда я готовъ былъ сказать себѣ; онъ прошаетъ мнѣ мое равнодушіе къ религіи, въ которую я перешелъ, за мое равнодушіе къ той, въ который я родился; онъ знаетъ, что мое презрѣніе не результатъ партійности. Но что я долженъ былъ думать, слыша, какъ онъ одобряетъ иногда догматы, противуположные догматамъ Римской церкви, и убѣждаясь, что онъ повидимому вовсе не высокаго мнѣнія обо всѣхъ ея церемоніяхъ? Я принялъ бы его за тайнаго протестанта, если-бъ онъ не былъ такъ вѣренъ тѣмъ самымъ обрядамъ, которымъ повидимому придавалъ такъ мало значенія; но, зная, что и безъ свидѣтелей онъ исполняетъ свои священническія обязанности такъ же пунктуально, какъ на глазахъ публики, я не зналъ, что думать объ этихъ противорѣчіяхъ. За исключеніемъ того недостатка, который когда-то навлекъ на него немилость и отъ котораго онъ не слишкомъ исправился, его жизнь была примѣрной, нравственность безупречной, рѣчи честными и разсудительными. Живя съ нимъ въ самой тѣсной близости, я съ каждымъ днемъ научался всё больше и больше уважать его; и по мѣрѣ того, какъ его доброта покоряла мое сердце, съ тревожнымъ любопытствомъ дожидался того момента, когда узнаю, на какомъ принципѣ онъ основываетъ цѣльность этой необыкновенной жизни.
«Этотъ моментъ наступилъ не такъ то скоро. Прежде чѣмъ открыться своему ученику, онъ старался взростить сѣмена разума и доброты, которыя забросилъ въ его пушу. Всего труднѣе было разрушить во мнѣ горделивую мизантропію, извѣстное ожесточеніе противъ богатыхъ и счастливыхъ міра, какъ будто они сдѣлались такими на мой счетъ, и какъ будто ихъ мнимое счастье было похишено у меня. Безумное тщеславіе молодости, возмущающееся противъ униженія, какъ нельзя болѣе внушало мнѣ склонность къ этому гнѣвному настроенію; а самолюбіе, которое мой менторъ старался пробудить во мнѣ, приводя меня къ гордости, дѣлало людей еще болѣе подлыми въ моихъ глазахъ, и только прибавляло къ моей ненависти презрѣніе.
«Не вступая непосредственно въ борьбу съ этой гордостью, онъ не давалъ ей превратиться въ черствость души; и не отнимая у меня самоуваженія, дѣлалъ ее менѣе презрительной къ ближнему. Всегда устраняя пустую видимость и показывая мнѣ дѣйствительное зло, которое она прикрываетъ, онъ училъ меня оплакивать заблужденія моихъ ближнихъ, трогаться ихъ бѣдствіями, и не столько завидоватимъ, сколько сожалѣть о нихъ. Волнуемый состраданіемъ къ слабо-
