интересовать и нравиться, былъ бы, пожалуй, лучшимъ изъ историковъ, если бы эти детали не вырождались иногда въ ребяческія наивности, способныя скорѣе испортить, чѣмъ образовать вкусъ юношества: надо уже обладать разборчивостью, чтобы читать его. Я не говорю о Титѣ Ливіи, его очередь наступитъ; но онъ политикъ, онъ риторъ, онъ все, что не годится въ этомъ возрастѣ.
Исторія, вообще, страдаетъ изъяномъ въ томъ отношеніи, что регистрируетъ только осязательные и замѣтные факты, которые можно фиксировать съ помощью именъ, мѣстъ, датъ; но медленныя и прогрессивныя причины этихъ фактовъ, которыя не отмѣчаются такимъ же способомъ, остаются неизвѣстными. Часто въ потерянномъ или выигранномъ сраженіи усматриваютъ основаніе переворота, который и до этой битвы былъ уже неизбѣженъ. Война только обнаруживаетъ событія, уже опредѣленныя моральными причинами, которыя историки рѣдко умѣютъ видѣть.
Философскій духъ направилъ въ эту сторону размышленія многихъ писателей нашего вѣка; но я сомнѣваюсь, чтобъ истина выиграла отъ ихъ работы. При обуявшей ихъ страсти къ системамъ, всякій старается видѣть вещи не такими, каковы они есть, а такими, чтобы они согласовались съ его системой.
Прибавьте ко всѣмъ этимъ соображеніямъ, что исторія показываетъ, главнымъ образомъ, дѣйствія, а не людей, такъ какъ захватываетъ этихъ послѣднихъ лишь въ извѣстные избранные моменты, въ ихъ парадномъ костюмѣ; выводить на показъ только общественнаго человѣка, принарядившагося для публики; не наблюдаетъ его дома, въ кабинетѣ, въ семьѣ, среди друзей; изображаетъ его лишь въ такіе моменты, когда онъ играетъ роль; рисуетъ скорѣе его платье, чѣмъ его личность.
Чтобы начать изученіе сердца человѣческаго, я предпочелъ бы чтеніе жизнеописаній; въ этомъ случаѣ, какъ бы ни прятался человѣкъ, историкъ преслѣдуетъ его всюду; не даетъ ему минуты покоя, никакого уголка, гдѣ бы тотъ могъ укрыться отъ проницательнаго взора зрителя, и чѣмъ лучше первый думаетъ спрятаться, тѣмъ лучше второй его обнаруживаетъ. «Тѣ, говорить Монтэнь, которые пишутъ жизнеописанія, такъ какъ они больше интересуются намѣреніями, чѣмъ событіями, больше тѣмъ, что исходитъ изнутри, чѣмъ тѣмъ, что выходить наружу, — тѣ мнѣ больше по душѣ; вотъ почему, во всѣхъ отношеніяхъ, Плутархъ мой авторъ».
Правда, геній людскихъ собраній или народовъ сильно отличается отъ характера отдѣльнаго человѣка, и познаніе сердца человѣческаго будетъ очень несовершеннымъ, если не разсматривать его также въ толпѣ: но тѣмъ не менѣе остается вѣрнымъ, что нужно начинать съ изученія человѣка, чтобъ судить о людяхъ, и что тотъ, кто знаетъ вполнѣ склонности каждаго индивидуума, можетъ предвидѣть всѣ комбинированныя дѣйствія народнаго цѣлаго.
И здѣсь приходится прибѣгать къ древнимъ по основаніямъ, которыя я уже приводилъ, а также и потому, что всѣ будничныя и простыя, но истинныя и характерныя детали отвергаются современнымъ стилемъ, и люди являются у нашихъ авторовъ такими же нарядными въ своей частной жизни, какъ на общественной сценѣ. Приличіе, не менѣе строгое къ сочиненіямъ, чѣмъ къ поступкамъ,
