шла моя очередь! Вотъ истинный голосъ природы; никогда истинное благодѣяніе не создавало неблагодарнаго.
Итакъ, если признательность естественное чувство, и вы не уничтожаете ея дѣйствія по своей винѣ, будьте увѣрены, что вашъ воспитанникъ, начиная понимать цѣну вашихъ заботъ, почувствуетъ ихъ, лишь-бы вы сами не вздумали назначать имъ цѣну; и что онѣ доставятъ вамъ въ его сердцѣ авторитетъ, котораго ничто не въ состояніи будетъ уничтожить. Но прежде, чѣмъ вы обезпечите за собой это преимущество, остерегайтесь лишисься его, расхваливая себя передъ своимъ воспитанникомъ. Хвалиться передъ нимъ своими заслугами, значитъ сдѣлать ихъ невыносимыми для него; забывать о нихъ, значитъ заставить его помнить о нихъ. До тѣхъ поръ, пока не наступитъ время относиться къ нему какъ къ взрослому, пусть никогда не возникаетъ вопроса о его обязанностяхъ по отношенію къ вамъ, но лишь о его обязанностяхъ по отношенію къ самому себѣ. Чтобы сдѣлать его послушнымъ, предоставьте ему полную свободу, прячьтесь, чтобы онъ васъ искалъ; возвышайте его душу до благороднаго чувства признательности, говоря съ нимъ исключительно о его интересахъ. Я не хотѣлъ бы, чтобы ему говорили, что все, что дѣлается, дѣлается для его же пользы, пока онъ не въ состояніи понять этого; въ этихъ рѣчахъ онъ увидѣлъ бы только вашу зависимость и отнесся бы къ вамъ попросту какъ къ своему лакею. Но теперь, когда онъ начинаетъ сознавать, что значитъ любить, онъ сознаетъ также, какія сладкія узы могутъ соединять человѣка съ тѣмъ, кого онъ любитъ; и въ рвеніи, которое заставляетъ васъ безпрестанно заниматься его особой, видитъ не усердіе раба, а привязанность друга. А ничто такъ не импонируетъ сердцу человѣческому, какъ голосъ испытанной дружбы; такъ какъ мы знаемъ, что онъ всегда говоритъ исключительно въ нашихъ интересахъ. Можно думать, что другъ ошибается, но не заподозрить его въ томъ, что онъ хочетъ обмануть. Иногда оспариваютъ его совѣты, но никогда не пренебрегаютъ ими.
Мы вступаемъ, наконецъ, въ моральный порядокъ; мы только что сдѣлали второй шагъ человѣка. Если бы позволяло мѣсто, я попытался бы показать, какъ изъ первыхъ движеній сердца поднимаются первые голоса совѣсти, и какъ чувства любви и ненависти порождаютъ первыя понятія о добрѣ и злѣ. Я показалъ бы, что справедливость и доброта не просто абстрактныя слова, чисто моральныя существа, образованныя разсудкомъ, а подлинныя побужденія души, просвѣтленной разумомъ, являющіяся лишь правильнымъ развитіемъ нашихъ первоначальныхъ побужденій; что дѣйствіемъ одного только разума, независимо отъ совѣсти, нельзя установить никакого естественнаго закона; и что всякое естественное право чистая химера, если она не основано на естественной потребности сердца человѣческаго 1). Но я думаю, что здѣсь мнѣ не приходится давать трактаты
1) Само предписаніе поступать съ другимъ такъ, какъ желаешь, чтобы поступали съ тобой, находитъ истинную опору только въ совѣсти и чувствѣ; ибо какое собственно основаніе, будучи самимъ собою, поступать, какъ будто бы былъ другимъ, особливо, если я морально убѣжденъ, что никогда не окажусь въ такомъ же положеніи? и кто мнѣ поручится, что слѣдуя неизмѣнно этому правилу, я достигну того, что и въ отношеніи меня ему будутъ слѣдовать? Негодяй извлекаетъ выгоду изъ добросовѣстности справедливаго и изъ соб-
