Предположимъ, что пока я изучаю съ моимъ ученикомъ движеніе солнца и способъ оріентироваться, онъ внезапно перебиваетъ меня вопросомъ, къ чему все это служитъ? Какую прекрасную рѣчь я могу сказать ему! Сколько разныхъ разностей могу сообщить ему по этому случаю, особливо если у насъ есть посторонніе слушатели. 1)Я разскажу ему о пользѣ путешествій, о выгодахъ торговли, о произведеніяхъ, свойственныхъ каждому климату, о нравахъ различныхъ народовъ, объ употребленіи календаря, о значеніи вычисленія возврата временъ года для земледѣлія, объ искусствѣ мореплаванія, о способѣ опредѣлять свое положеніе въ морѣ и слѣдовать вѣрнымъ путемъ, не зная гдѣ находишься. Политика, естественная исторія, астрономія, даже мораль и права народовъ найдутъ мѣсто въ моемъ объясненіи, такъ что внушатъ моему воспитаннику высокую идею обо всѣхъ этихъ наукахъ и великое желаніе познакомиться съ ними. Выложивъ все это, я покажу себя настоящимъ педантомъ, въ рѣчи котораго онъ рѣшительно ничего не пойметъ. Его будетъ подмывать снова спросить меня, зачѣмъ нужно умѣть оріентироваться; но онъ не рѣшится, опасаясь разсердить меня. Онъ предпочтетъ сдѣлать видъ, что понимаетъ то, что его заставили выслушать. Такъ осуществляется хорошее воспитаніе.
Но нашъ Эмиль, воспитанный проще, и такъ туго воспринимающій трудныя понятія, не станетъ ничего этого слушать. При первомъ же словѣ, котораго онъ не пойметъ, онъ убѣжитъ, онъ примется дурачиться и предоставить мнѣ ораторствовать одному. Поищемъ болѣе грубаго рѣшенія; мой ученый аппаратъ не годится для него.
Мы наблюдали положеніе лѣса къ сѣверу отъ Монморанси, когда онъ перебилъ меня своимъ несноснымъ вопросомъ: какая въ этомъ польза? Вы правы, говорю я, надо подумать объ этомъ на досугѣ, и если мы найдемъ, что эта работа ни на что не можетъ пригодиться, то не станемъ и возобновлять ея, такъ какъ у насъ нѣтъ недостатка въ полезныхъ развлеченіяхъ. —Мы обращаемся къ какимъ нибудь другимъ занятіямъ и въ этотъ день уже не возникаетъ вопроса о географіи.
На другое утро я предлагаю ему сдѣлать прогулку передъ завтракомъ; онъ ничего лучшаго не желаетъ; дѣти всегда готовы бѣгать, а у этого крѣпкія ноги. Мы отправляемся въ лѣсъ, странствуемъ по лугамъ, сбиваемся; не знаемъ, куда попали; и когда нужно возврашаться домой, не можемъ найти дорогу. Время идетъ, становится жарко, мы проголодались; мы торопимся, блуждаемъ туда и сюда, но встрѣчаемъ только рощи, овраги, поляны, никакихъ знакомыхъ примѣтъ, по которымъ могли бы оріентироваться. Потные, усталые, голодные, чѣмъ больше мы мечемся, тѣмъ меньше соображаемъ, гдѣ мы. Наконецъ мы присаживаемся отдохнуть, обсудить положеніе. Эмиль, котораго я предполагаю воспитаннымъ, какъ всѣ дѣти, не разсуждаетъ, онъ плачетъ; онъ не знаетъ, что мы у самаго Монморанси и отдѣлены отъ него только перелѣскомъ; но этотъ перелѣсокъ для него, цѣлый лѣсъ; человѣкъ его роста прячется въ кустахъ.
1) Я часто замѣчалъ, что давая дѣтямъ ученыя объясненія, думаютъ не столько о нихъ, сколько о присутствующихъ взрослыхъ. Я совершенно увѣренъ въ томъ, что говорю, такъ какъ часто дѣлалъ это наблюденіе надъ самимъ собою.
