мѣчаютъ предметы, по которымъ можно узнать мѣсто захода. Утромъ, чтобъ подышать свѣжимъ воздухомъ, возвращаются на то же самое мѣсто до восхода солнца. Слѣдятъ за тѣмъ, какъ оно возвѣщаетъ о своемъ появленіи длинными полосами свѣта. Пожаръ разгорается, востокъ кажется весь въ огнѣ: по его блеску ожидаешь свѣтило задолго до того, какъ оно покажется; каждую минуту думаешь, что оно вотъ-вотъ появится; наконецъ видишь его. Яркая точка блеснетъ, какъ молнія, и тотчасъ наполнитъ все пространство; завѣса мглы разрывается и падаетъ. Человѣкъ узнаетъ свое жилище и находитъ его похорошѣвшимъ. Въ теченіе ночи зелень набралась новой силы; освѣщенная зарождающимся днемъ, позолоченная первыми лучами, она покрыта блестящ сѣтью росы, отражающей свѣтъ и краски. Птицы хоромъ привѣтствуютъ отца жизни; въ эту минуту ни одна не молчитъ; ихъ щебетанье, еще слабое, болѣе томно и нѣжно, чѣмъ въ остальное время дня; въ немъ чувствуется истома мирнаго пробужденія. Совмѣстное дѣйствіе всѣхъ этихъ предметовъ производитъ на чувства впечатлѣніе свѣжести, которое, кажется, проникаетъ до глубины души. Это волшебные полчаса, противъ которыхъ не устоитъ ни одинъ человѣкъ, зрѣлище, до того величественное, до того прекрасное, до того восхитительное, что никто не останется къ нему равнодушенъ.
Полный восторга, наставникъ хочетъ подѣлиться имъ съ ребенкомъ: онъ думаетъ тронуть его, обративъ вниманіе на ощущенія, волнующія его самого. Чистая глупость! Жизнь зрѣлища природы сосредоточивается въ сердцѣ человѣка; чтобы ее видѣть, нужно ее чувствовать. Ребенокъ замѣчаетъ предметы; но онъ не можетъ замѣтить связывающія ихъ отношенія, онъ не можетъ понять тихую гармонію ихъ согласнаго дѣйствія. Нуженъ опытъ, котораго онъ не пріобрѣлъ, нужны чувства, которыхъ онъ не испытывалъ, чтобы воспринять сложное впечатлѣніе, вытекающее изъ всѣхъ этихъ ощушеній разомъ. Если онъ не путешествовалъ по безплоднымъ степямъ, если раскаленные пески не обжигали его ногъ, если удушливое отраженіе скалъ, обожженныхъ солнцемъ, никогда не угнетало его, то можетъ ли онъ оцѣнить прохладу прекраснаго утра? могутъ ли благоуханіе цвѣтовъ, прелесть зелени, влажныя испаренія росы, мягкій и нѣжный коверъ луга очаровать его чувства? Можетъ-ли пѣніе птицъ возбудить въ немъ сладостное волненіе, если трепетъ любви и наслажденія еще не знакомъ ему? Какіе восторги можетъ въ немъ возбудить зарожденіе прекраснаго дня, если его воображеніе не умѣетъ рисовать тѣхъ, которыми его можно наполнить? И наконецъ, можетъ-ли его тронуть красота зрѣлища природы, если онъ не знаетъ, чья рука позаботилась украсить его?
Не обращайтесь къ ребенку съ рѣчами, которыхъ онъ не можетъ понять. Не нужно описаній, не нужно краснорѣчія, не нужно образовъ, не нужно поэзіи. Дѣло теперь не въ чувствѣ и вкусѣ. Продолжайте быть яснымъ, простымъ и холоднымъ; слишкомъ скоро наступитъ время, когда понадобится другой языкъ.
Воспитанный въ духѣ нашихъ правилъ, привыкшій извлекать всѣ свои орудія изъ себя самаго и никогда не обращаться за помощью къ другому, не убѣдившись предварительно въ своемъ безсиліи, онъ долго разсматриваетъ всякій новый предметъ, ничего не говоря. Онъ
