Посѣщеніе лавокъ съ вывѣской «Птичная торговля» всегда вызывало во мне глубочайшее состраданіе къ бѣднымъ плѣнницамъ, которыя, будучи лишены сладкой свободы своихъ полей, тѣнистыхъ лѣсовъ и благоухающихъ луговъ, печально сидѣли въ крошечныхъ, иногда чуть-что не вершковыхъ, клѣточкахъ. Спертый, тяжелый воздухъ, непривычная пища, отсутствіе возможности купаться и даже расправить крылышки — положеніе самое плачевное, и ничего нѣтъ удивительнаго въ томъ, что большая часть этихъ бѣдныхъ существъ не выдерживаетъ и нѣсколькихъ дней подобной жизни. Конечно, я не хочу сказать, чтобы вовсе уже не было благоустроенныхъ птичныхъ магазиновъ, но, въ большинствѣ мѣстъ продажи «пернатаго товара», повидимому, господствуютъ грязь и самая мучительная обстановка.
Я нерѣдко посѣщала одну изъ такихъ птичныхъ лавокъ. Ея владѣтельница была женщина добрая и, по крайней мѣрѣ хоть намѣренно, не дѣлала ничего дурного своему живому товару; но все-таки лавка была очень мрачная, и нужно было только удивляться, какъ еще могло какое-либо живое существо выдерживать въ этомъ душномъ и до невозможности жаркомъ воздухѣ.
Войдя однажды въ это помѣщеніе, я чуть было не наступила на совсѣмъ еще молоденькаго утенка, печально стоявшаго посреди лавки. Его братецъ оказался пригоднымъ на чучело для украшенія искусственнаго озера — изъ зеркальнаго стекла: хорошенькій свѣтло-желтый утеночекъ сидѣлъ на немъ, какъ будто плавалъ на водѣ. Другой былъ забракованъ, потому что имѣлъ на своемъ пуховомъ опереніи два темныхъ пятна, и до поры, до времени остался влачить свое печальное существованіе въ этой мрачной комнатѣ. Взглядъ его глазъ былъ какой-то странный, старчески-умный, и получалось такое впечатлѣніе, будто бы это, едва еще лишь начинавшее жить, существо было уже утомлено жизнью и страшно скучало на этомъ свѣтѣ…
Жаворонокъ, безпрестанно трепетавшій крылышками, на своемъ маленькомъ кусочкѣ дерна и, повидимому, страстно стремившійся къ голубому небу, немножко проглядывавшему въ окно; достойная жалости малиновка, съ одиноко торчавшимъ перышкомъ, вмѣсто хвоста, и разныя другія птички, находившаяся въ болѣе или менѣе печальномъ состояніи, встрѣчали мой сострадательный взглядъ, и я увѣрена, что ихъ грустный видъ отражался и на моемъ лицѣ. Вдругъ позади меня раздался хриплый голосъ: «Ну, ну! Что случилось?» — Я обернулась, чтобы отвѣтить, и увидѣла, что этотъ тревожный
Посещение лавок с вывеской «Птичная торговля» всегда вызывало во мне глубочайшее сострадание к бедным пленницам, которые, будучи лишены сладкой свободы своих полей, тенистых лесов и благоухающих лугов, печально сидели в крошечных, иногда чуть-что не вершковых, клеточках. Спёртый, тяжёлый воздух, непривычная пища, отсутствие возможности купаться и даже расправить крылышки — положение самое плачевное, и ничего нет удивительного в том, что большая часть этих бедных существ не выдерживает и нескольких дней подобной жизни. Конечно, я не хочу сказать, чтобы вовсе уже не было благоустроенных птичных магазинов, но, в большинстве мест продажи «пернатого товара», по-видимому, господствуют грязь и самая мучительная обстановка.
Я нередко посещала одну из таких птичных лавок. Её владетельница была женщина добрая и, по крайней мере, хоть намеренно не делала ничего дурного своему живому товару; но всё-таки лавка была очень мрачная, и нужно было только удивляться, как ещё могло какое-либо живое существо выдерживать в этом душном и до невозможности жарком воздухе.
Войдя однажды в это помещение, я чуть было не наступила на совсем ещё молоденького утёнка, печально стоявшего посреди лавки. Его братец оказался пригодным на чучело для украшения искусственного озера — из зеркального стекла: хорошенький светло-желтый утёночек сидел на нём, как будто плавал на воде. Другой был забракован, потому что имел на своём пуховом оперении два тёмных пятна, и до поры, до времени остался влачить своё печальное существование в этой мрачной комнате. Взгляд его глаз был какой-то странный, старчески-умный, и получалось такое впечатление, будто бы это, едва ещё лишь начинавшее жить, существо было уже утомлено жизнью и страшно скучало на этом свете…
Жаворонок, беспрестанно трепетавший крылышками, на своём маленьком кусочке дёрна и, по-видимому, страстно стремившийся к голубому небу, немножко проглядывавшему в окно; достойная жалости малиновка, с одиноко торчавшим пёрышком, вместо хвоста, и разные другие птички, находившиеся в более или менее печальном состоянии, встречали мой сострадательный взгляд, и я уверена, что их грустный вид отражался и на моём лице. Вдруг позади меня раздался хриплый голос: «Ну, ну! Что случилось?» — Я обернулась, чтобы ответить, и увидела, что этот тревожный
