рался ли онъ избѣгнуть меня, стѣсняемый такимъ, слишкомъ унизительнымъ для его лохмотьевъ, сосѣдствомъ? Въ одну минуту онъ прошелъ всю залу и началъ пробѣгать глазами картины со стороны противоположной тому ряду, который мы смотрѣли до сихъ поръ. Я послѣдовалъ за нимъ такъ явно, что онъ повернулъ свое блѣдное лицо въ мою сторону и посмотрѣлъ на меня съ недовѣріемъ, боясь встрѣтить во мнѣ, можетъ быть, выслѣживателя бродягъ, одного изъ этихъ печальныхъ «охотниковъ», которые скачутъ за праздношатающимися, чтобы свалить ихъ въ насквозь прогнившіе полицейскіе участки. Но мой взглядъ, смягченный чувствомъ симпатіи, улыбка, въ которую я вложилъ возможно больше убѣдительности и ласки, его отчасти успокоили, не вполнѣ удовлетворивъ его однако — касательно сущности вызванаго имъ интереса; можетъ быть, этотъ бѣдный, малокровный, худенькій ребенокъ ложно объяснилъ себѣ причину моей заботливости, т. к. краска покрыла тайкомъ его щеки. Я все еще продолжалъ молчаливую игру, но точно по какому то колдовству, въ концѣ концовъ, онъ рѣшился въ свою очередь вопросительно посмотрѣть на меня.
Голодъ, увы, одержалъ бы верхъ надъ его отвращеніемъ, даже еслибъ оно было вполнѣ законнымъ.
— Хочешь выйти со мной, мальчикъ? — прошепталъ я ему. И, такъ какъ онъ снова испугался,
рался ли он избегнуть меня, стесняемый таким, слишком унизительным для его лохмотьев, соседством? В одну минуту он прошел всю залу и начал пробегать глазами картины со стороны противоположной тому ряду, который мы смотрели до сих пор. Я последовал за ним так явно, что он повернул свое бледное лицо в мою сторону и посмотрел на меня с недоверием, боясь встретить во мне, может быть, выслеживателя бродяг, одного из этих печальных «охотников», которые скачут за праздношатающимися, чтобы свалить их в насквозь прогнившие полицейские участки. Но мой взгляд, смягченный чувством симпатии, улыбка, в которую я вложил возможно больше убедительности и ласки, его отчасти успокоили, не вполне удовлетворив его однако — касательно сущности вызванного им интереса; может быть, этот бедный, малокровный, худенький ребенок ложно объяснил себе причину моей заботливости, т. к. краска покрыла тайком его щеки. Я все еще продолжал молчаливую игру, но точно по какому-то колдовству, в конце концов, он решился в свою очередь вопросительно посмотреть на меня.
Голод, увы, одержал бы верх над его отвращением, даже если б оно было вполне законным.
— Хочешь выйти со мной, мальчик? — прошептал я ему. И, так как он снова испугался,
