которыхъ кажется, будто онъ высмѣиваетъ свою манію, вдругъ перо начинаетъ скрипѣть, чернила принимаютъ снова ѣдкую язвительность, тонъ крѣпнетъ, откровенность возбуждается. Во всемъ царитъ непонятная тревога, такая тоска, такое отравленіе, причиняющее боль и заставляющее задыхаться, — точно рыданія, которыя никогда не выльются въ слезахъ!
которых кажется, будто он высмеивает свою манию, вдруг перо начинает скрипеть, чернила принимают снова едкую язвительность, тон крепнет, откровенность возбуждается. Во всём царит непонятная тревога, такая тоска, такое отравление, причиняющее боль и заставляющее задыхаться, — точно рыдания, которые никогда не выльются в слезах!
Mon âme est maternelle ainsi
qu’une patrie
Et je préfère au lys un pleur
de sacripant.
«Я никогда не былъ такъ влюбленъ въ жизнь, какъ сейчасъ; никогда еще съ такой симпатіей не относился я къ окружающему меня міру.
Моя ли собственная зрѣлость сообщила эту прелесть и этотъ чудный вкусъ созрѣвшаго плода моей обстановкѣ и моимъ излюбленнымъ существамъ и наполнила ихъ ароматомъ амброзіи? Часто я наслаждаюсь до слезъ. Міръ для меня слишкомъ хорошъ.
Ахъ! Здѣшніе жители! Бѣдняки! Втеченіе сколькихъ лѣтъ я изучаю ихъ! Жду, не дождусь, чтобы
Mon âme est maternelle ainsi
qu’une patrie
Et je préfère au lys un pleur
de sacripant.
«Я никогда не был так влюблен в жизнь, как сейчас; никогда еще с такой симпатией не относился я к окружающему меня миру.
Моя ли собственная зрелость сообщила эту прелесть и этот чудный вкус созревшего плода моей обстановке и моим излюбленным существам и наполнила их ароматом амброзии? Часто я наслаждаюсь до слез. Мир для меня слишком хорош.
Ах! Здешние жители! Бедняки! В течение скольких лет я изучаю их! Жду, не дождусь, чтобы
