гими я могу сойтись только подъ видомъ ихъ картинъ, ихъ книгъ, ихъ партитуръ и ихъ статуй. За недостаткомъ этихъ властителей сердца и ума, я обращаюсь къ ихъ антиподамъ, т. е. къ непросвѣщеннымъ и оборваннымъ существамъ, красивымъ первобытной красотой, свободнымъ, привлекательнымъ, грубымъ людямъ, искреннимъ даже въ своей порочности, дикимъ, какъ постоянно преслѣдуемая дичь.
Эти двѣ касты, самая высокая и самая низкая, созданы для того, чтобы понять другъ друга. Случается иногда, что ихъ представители сходятся, минуя ничтожество и пошлость промежуточныхъ классовъ — для большаго скандала этихъ послѣднихъ, которые взываютъ тогда о несправедливости, позорѣ, предполагая для этихъ сліяній гнусныя причины, столь же мерзкія пошлости, какъ и ихъ души.
Да, Бергманъ, помимо аристократіи, я чувствую симпатію и уваженіе только къ правдивому оборванцу!
— Правдивому оборванцу! — повторилъ я, ошеломленный.
— Да, правдивому оборванцу! Совершенно вѣрно!
И, такъ какъ я взялся за голову двумя руками, чтобы заткнуть уши, Лоранъ настойчиво продолжалъ. Въ виду того, что любопытство взяло верхъ въ моей душѣ надъ негодованіемъ, — я ничего подобнаго никогда не слыхалъ, — я снова сталъ его слушать.
гими я могу сойтись только под видом их картин, их книг, их партитур и их статуй. За недостатком этих властителей сердца и ума, я обращаюсь к их антиподам, т. е. к непросвещенным и оборванным существам, красивым первобытной красотой, свободным, привлекательным, грубым людям, искренним даже в своей порочности, диким, как постоянно преследуемая дичь.
Эти две касты, самая высокая и самая низкая, созданы для того, чтобы понять друг друга. Случается иногда, что их представители сходятся, минуя ничтожество и пошлость промежуточных классов — для большого скандала этих последних, которые взывают тогда о несправедливости, позоре, предполагая для этих слияний гнусные причины, столь же мерзкие пошлости, как и их души.
Да, Бергман, помимо аристократии, я чувствую симпатию и уважение только к правдивому оборванцу!
— Правдивому оборванцу! — повторил я, ошеломленный.
— Да, правдивому оборванцу! Совершенно верно!
И, так как я взялся за голову двумя руками, чтобы заткнуть уши, Лоран настойчиво продолжал. В виду того, что любопытство взяло верх в моей душе над негодованием, — я ничего подобного никогда не слыхал, — я снова стал его слушать.
