нимаютъ за наглую насмѣшку ваши восторги, проявленные по отношенію къ нимъ? Право, я задыхаюсь, и душа моя рвется наружу въ вашихъ салонахъ…
— Тогда почему вы не выселяетесь изъ отчизны? — воскликнулъ я. — Существуютъ пустыни, дикари…
— Нѣтъ, я слишкомъ люблю родину, и что касается тѣхъ, кого я назвалъ бы «первоначальными людьми», ихъ существуетъ изрядное количество, очень интересныхъ и совершенно свободныхъ людей, среди нашихъ соотечественниковъ. Я люблю изъ моего народа дурно одѣтыхъ людей, дерзкихъ на языкъ, расхаживающихъ почти обнаженными и смѣющихся надъ вашею страстью все нивеллировать, и словно брыкающихся подобно мнѣ въ классахъ общества…
— Въ добрый часъ! Вотъ вырвалось у тебя настоящее слово! Ты мечтаешь о революціи, анархіи. Я могъ бы догадаться объ этомъ.
— Ахъ, нѣтъ! протестовалъ Лоранъ. Я не завидую ничьему мѣсту, ни положенію, ни состоянію. Я нахожу бѣдняковъ очаровательными, какъ они есть. Въ сущности, нѣтъ ничего болѣе правовѣрнаго и покорнаго господствующему ученію, чѣмъ мои явныя разрушенія и ереси. Я проповѣдую оборванную нищету, какъ освятилъ ее Христосъ и Францискъ Ассизскій, какъ воспѣвалъ ее Данте въ своемъ «Чистилищѣ», какъ восторгался ею даже язычникъ Аристофанъ въ своемъ Плутусѣ.
нимают за наглую насмешку ваши восторги, проявленные по отношению к ним? Право, я задыхаюсь, и душа моя рвется наружу в ваших салонах…
— Тогда почему вы не выселяетесь из отчизны? — воскликнул я. — Существуют пустыни, дикари…
— Нет, я слишком люблю родину, и что касается тех, кого я назвал бы «первоначальными людьми», их существует изрядное количество, очень интересных и совершенно свободных людей, среди наших соотечественников. Я люблю из моего народа дурно одетых людей, дерзких на язык, расхаживающих почти обнаженными и смеющихся над вашею страстью все нивелировать, и словно брыкающихся подобно мне в классах общества…
— В добрый час! Вот вырвалось у тебя настоящее слово! Ты мечтаешь о революции, анархии. Я мог бы догадаться об этом.
— Ах, нет! протестовал Лоран. Я не завидую ничьему месту, ни положению, ни состоянию. Я нахожу бедняков очаровательными, как они есть. В сущности, нет ничего более правоверного и покорного господствующему учению, чем мои явные разрушения и ереси. Я проповедую оборванную нищету, как освятил ее Христос и Франциск Ассизский, как воспевал ее Данте в своем «Чистилище», как восторгался ею даже язычник Аристофан в своем Плутусе.
