ванныхъ людей. Я стараюсь читать подъ ихъ грубой оболочкой. Они не знаютъ увертокъ, сдѣлокъ съ совѣстью, обмановъ. Они предоставляютъ лучше отгадывать. Ахъ, Бергманъ, сколько оттѣнковъ и душевныхъ переходовъ у человѣка, находящагося близко къ природѣ! Нѣтъ ничего новѣе ихъ впечатлѣній. Ихъ чувствительность равносильна нашей, но, т. к. она не выражается съ такою виртуозностью, какъ у насъ, она становится отъ этого только болѣе пріятной, когда можно узнать, — я сказалъ бы: вдохнуть ее. Тамъ дѣйствительно я наклоняюсь надъ ихъ совѣстью, точно надъ кустомъ боярышника или цвѣтущей сирени…
Съ физической стороны ваше общество противно мнѣ столько же, сколько и съ моральной. Ваши женщины являются скорѣе куклами и попугаями. Еслибъ греки снова вернулись, они смѣялись бы до слезъ, пока не провалились бы отъ ужаса. Что сказали бы Фидій и даже представители эпохи возрожденія при видѣ нашихъ разодѣтыхъ дамъ? Какъ, къ тому же, согласовать высокія идеи, которыми вы надѣляете вашихъ подругъ, съ вашею придворною любезностью, вашимъ влюбленнымъ рабствомъ, вашими капризами и восхваленіями?
Какъ ваши свѣтскія дамы и ваши куртизанки, если онѣ, дѣйствительно, не такъ глупы, какъ индѣйки и журавли, съ которыми вы ихъ сравниваете, оставаясь въ своей компаніи, — не при-
ванных людей. Я стараюсь читать под их грубой оболочкой. Они не знают уверток, сделок с совестью, обманов. Они предоставляют лучше отгадывать. Ах, Бергман, сколько оттенков и душевных переходов у человека, находящегося близко к природе! Нет ничего новее их впечатлений. Их чувствительность равносильна нашей, но, т. к. она не выражается с такою виртуозностью, как у нас, она становится от этого только более приятной, когда можно узнать, — я сказал бы: вдохнуть ее. Там действительно я наклоняюсь над их совестью, точно над кустом боярышника или цветущей сирени…
С физической стороны ваше общество противно мне столько же, сколько и с моральной. Ваши женщины являются скорее куклами и попугаями. Если б греки снова вернулись, они смеялись бы до слез, пока не провалились бы от ужаса. Что сказали бы Фидий и даже представители эпохи возрождения при виде наших разодетых дам? Как, к тому же, согласовать высокие идеи, которыми вы наделяете ваших подруг, с вашею придворною любезностью, вашим влюбленным рабством, вашими капризами и восхвалениями?
Как ваши светские дамы и ваши куртизанки, если они, действительно, не так глупы, как индейки и журавли, с которыми вы их сравниваете, оставаясь в своей компании, — не при-
