тельность. Съ самаго дѣтства семейная обстановка казалась мнѣ фальшивой. Не подумайте о моей неблагодарности. Мои опекуны желали мнѣ добра; они сдѣлали изъ меня то, чего они никогда не предвидѣли. Если я не противился совсѣмъ ихъ стремленію, они помогали мнѣ развиваться по собственному желанію. Между тѣмъ отсутствіе у нихъ любви къ человѣчеству часто возмущало меня, и ихъ стремленіе показываться, обращать на себя вниманіе, ихъ свѣтское комедіанство должны были внушить моей душѣ ужасъ. Разность нашихъ точекъ зрѣнія увеличивалась до самой минуты разрыва.
Увы, я вскорѣ открылъ, что мои опекуны не составляли исключенія, но что все ихъ сословіе, и мое также, въ которомъ я буду вынужденъ жить, создавалось по одному образцу. Я вышелъ изъ семьи, я убѣжалъ бы изъ общества.
Настало время говорить.
Втеченіе уже нѣсколькихъ лѣтъ я стремлюсь къ тому, чтобы сблизиться съ простыми людьми, почти дикими, которые не будутъ говорить со мною ни объ искусствѣ, ни о литературѣ, ни о политикѣ, ни о наукѣ, ни о морали, ни о долгѣ, ни о философіи, ни о религіи. Я буду легче дышать возлѣ этихъ грубыхъ существъ, чѣмъ среди нашего ученаго міра, ненавистника рѣдкой идеи и необыкновенной чувствительности. Я убѣжденъ въ томъ, что душа этихъ первобытныхъ существъ гораздо лучше души многихъ нашихъ цивилизо-
тельность. С самого детства семейная обстановка казалась мне фальшивой. Не подумайте о моей неблагодарности. Мои опекуны желали мне добра; они сделали из меня то, чего они никогда не предвидели. Если я не противился совсем их стремлению, они помогали мне развиваться по собственному желанию. Между тем отсутствие у них любви к человечеству часто возмущало меня, и их стремление показываться, обращать на себя внимание, их светское комедианство должны были внушить моей душе ужас. Разность наших точек зрения увеличивалась до самой минуты разрыва.
Увы, я вскоре открыл, что мои опекуны не составляли исключения, но что все их сословие, и мое также, в котором я буду вынужден жить, создавалось по одному образцу. Я вышел из семьи, я убежал бы из общества.
Настало время говорить.
В течение уже нескольких лет я стремлюсь к тому, чтобы сблизиться с простыми людьми, почти дикими, которые не будут говорить со мною ни об искусстве, ни о литературе, ни о политике, ни о науке, ни о морали, ни о долге, ни о философии, ни о религии. Я буду легче дышать возле этих грубых существ, чем среди нашего ученого мира, ненавистника редкой идеи и необыкновенной чувствительности. Я убежден в том, что душа этих первобытных существ гораздо лучше души многих наших цивилизо-
