Не видя ихъ, я принялся любить ихъ, за ихъ лирическіе голоса! Были ли это убійцы, спорившіе о добычѣ, или два друга, соперники въ любви? Одинъ обвинялъ другого; послѣдній горячо защищался. Могли ли они вступить въ драку?
Діапазонъ, до котораго поднимались ихъ голоса, могъ бы заставить меня опасаться этого. Но ихъ крики утихали. Ихъ приходы и уходы по пустынной улицѣ доставляли мнѣ неслыханные эффекты crescendo u smorzando, въ которые красота ночи влагала что-то. Вмѣсто шума воровъ или ссоры между влюбленными, они вызывали въ моей памяти скорѣе сцену поединка на античной аренѣ или приготовленія къ средневѣковому Божьему суду для разрѣшенія спора.
Лукавый голосъ одного въ концѣ концовъ успокоилъ горячія рѣчи другого. Вскорѣ все раздраженіе прекратилось съ обѣихъ сторонъ, и послѣ того, какъ мои незнакомцы удалились въ послѣдній разъ, они повернули за уголъ, чтобы больше никогда не показываться. Съ меланхолическимъ чувствомъ я слушалъ, какъ они удалялись, и я былъ предоставленъ покою и безмолвію.
Ахъ! какъ я понимаю это происшествіе изъ жизни Микэль-Анджело, разсказанное Бенвенуто Челлини въ своихъ Мемуарахъ: «Пѣніе нѣкоего Луиджи Пульчи было такъ хорошо, что божественный Буонаротти какъ только узнавалъ, гдѣ онъ находился, всегда подстерегалъ его».
Не видя их, я принялся любить их, за их лирические голоса! Были ли это убийцы, спорившие о добыче, или два друга, соперники в любви? Один обвинял другого; последний горячо защищался. Могли ли они вступить в драку?
Диапазон, до которого поднимались их голоса, мог бы заставить меня опасаться этого. Но их крики утихали. Их приходы и уходы по пустынной улице доставляли мне неслыханные эффекты crescendo u smorzando, в которые красота ночи влагала что-то. Вместо шума воров или ссоры между влюбленными, они вызывали в моей памяти скорее сцену поединка на античной арене или приготовления к средневековому Божьему суду для разрешения спора.
Лукавый голос одного в конце концов успокоил горячие речи другого. Вскоре все раздражение прекратилось с обеих сторон, и после того, как мои незнакомцы удалились в последний раз, они повернули за угол, чтобы больше никогда не показываться. С меланхолическим чувством я слушал, как они удалялись, и я был предоставлен покою и безмолвию.
Ах! как я понимаю это происшествие из жизни Микэль-Анджело, рассказанное Бенвенуто Челлини в своих Мемуарах: «Пение некоего Луиджи Пульчи было так хорошо, что божественный Буонаротти как только узнавал, где он находился, всегда подстерегал его».
