Съ своей стороны, онъ навсегда сохранилъ въ своей душѣ нѣкоторое уваженіе ко мнѣ. Умирая, онъ завѣщалъ мнѣ рукопись своего дневника, что-то вродѣ исповѣди, съ помощью которой онъ желалъ оправдаться въ моихъ глазахъ.
Чтеніе этихъ тетрадей, вмѣстѣ съ тѣмъ, что я зналъ по опыту о судьбѣ бѣднаго юноши, въ достаточной мѣрѣ ввело меня въ недоумѣніе, раздѣлившееся между сожалѣніемъ и чувствомъ отвращенія; тѣмъ не менѣе, эта исповѣдь, даже самая неожиданная, позволяетъ мнѣ убѣдиться въ честности и великодушномъ характерѣ покойнаго; она показываетъ рѣдкій умъ, блестящія, хотя заблуждающіяся способности, необыкновенную чувствительность, говорящую объ извращеніяхъ вкуса, но не о полномъ развратѣ. Прочитавъ ихъ, всякій добросовѣстный читатель согласится со мной, что Паридаль былъ прежде всего несчастнымъ, одновременно собственнымъ палачемъ и собственной жертвой. Для наставленія честныхъ людей я рѣшаюсь печатать эти записки. Мое первое движеніе, ознакомившись съ ними, было — сжечь ихъ, но, имѣя въ виду клеветы, возведенныя на память Паридаля газетами, я считаю своимъ долгомъ выпустить ихъ въ свѣтъ.
Я позволилъ себѣ только пополнить ихъ тѣмъ, что онъ самъ выпустилъ, такъ какъ я хорошо зналъ его личность.
Признаюсь ли я? Переписывая эти страницы, много разъ волнуясь сильнѣе, чѣмъ это могло
Со своей стороны, он навсегда сохранил в своей душе некоторое уважение ко мне. Умирая, он завещал мне рукопись своего дневника, что-то вроде исповеди, с помощью которой он желал оправдаться в моих глазах.
Чтение этих тетрадей, вместе с тем, что я знал по опыту о судьбе бедного юноши, в достаточной мере ввело меня в недоумение, разделившееся между сожалением и чувством отвращения; тем не менее, эта исповедь, даже самая неожиданная, позволяет мне убедиться в честности и великодушном характере покойного; она показывает редкий ум, блестящие, хотя заблуждающиеся способности, необыкновенную чувствительность, говорящую об извращениях вкуса, но не о полном разврате. Прочитав их, всякий добросовестный читатель согласится со мной, что Паридаль был прежде всего несчастным, одновременно собственным палачом и собственной жертвой. Для наставления честных людей я решаюсь печатать эти записки. Мое первое движение, ознакомившись с ними, было — сжечь их, но, имея в виду клеветы, возведенные на память Паридаля газетами, я считаю своим долгом выпустить их в свет.
Я позволил себе только пополнить их тем, что он сам выпустил, так как я хорошо знал его личность.
Признаюсь ли я? Переписывая эти страницы, много раз волнуясь сильнее, чем это могло
