нялъ голову, рискнулъ взглянуть на меня между своими раздвинутыми пальцами, затѣмъ, снова опуская руки вдоль тѣла, въ положеніи человѣка, ожидающаго приказанія, онъ прямо взглянулъ на меня, даже открывъ одновременно веселые и изумленные глаза; странная улыбка озарила его лицо.
Обрадованный этой постепенной перемѣной и его изумленіемъ, я даже продолжалъ свою рѣчь и, вспоминая о томъ ястребѣ, я импровизировалъ этотъ чудесный нравоучительный разсказъ. (Ахъ, евангельскія проповѣди, что съ вами стало?)
Когда я кончилъ говорить, ребенокъ все еще стоялъ, продолжая смотрѣть на меня съ открытымъ ртомъ, точно не могъ повѣрить своимъ ушамъ, и… непонятно сконфуженный, онъ не зналъ, долженъ ли онъ остерегаться моей ироніи или благодарить меня за мою милость.
— Итакъ, — продолжалъ я. — Ты меня понялъ… Уходи! И чтобы не было больше шалостей! Слышишь? Согласись, что всѣ учителя здѣсь относятся не такъ, какъ я, къ вашимъ шалостямъ и что на моемъ бы мѣстѣ другой отколотилъ бы тебя и сильно изругалъ… Не ставь меня никогда въ необходимость наказывать тебя или получать самому выговоръ!
Ошибался ли я? Но мнѣ казалось, что толстыя губы моего мальчика дѣлали эту гримасу людей, которые удерживаются, чтобы не заплакать, и я замѣчаю, если не слезу, то по край-
нял голову, рискнул взглянуть на меня между своими раздвинутыми пальцами, затем, снова опуская руки вдоль тела, в положении человека, ожидающего приказания, он прямо взглянул на меня, даже открыв одновременно веселые и изумленные глаза; странная улыбка озарила его лицо.
Обрадованный этой постепенной переменой и его изумлением, я даже продолжал свою речь и, вспоминая о том ястребе, я импровизировал этот чудесный нравоучительный рассказ. (Ах, евангельские проповеди, что с вами стало?)
Когда я кончил говорить, ребенок все еще стоял, продолжая смотреть на меня с открытым ртом, точно не мог поверить своим ушам, и… непонятно сконфуженный, он не знал, должен ли он остерегаться моей иронии или благодарить меня за мою милость.
— Итак, — продолжал я. — Ты меня понял… Уходи! И чтобы не было больше шалостей! Слышишь? Согласись, что все учителя здесь относятся не так, как я, к вашим шалостям и что на моем бы месте другой отколотил бы тебя и сильно изругал… Не ставь меня никогда в необходимость наказывать тебя или получать самому выговор!
Ошибался ли я? Но мне казалось, что толстые губы моего мальчика делали эту гримасу людей, которые удерживаются, чтобы не заплакать, и я замечаю, если не слезу, то по край-
