не понимая, что я дѣлаю, находясь далеко отъ моихъ излюбленныхъ людей и отъ моей стихіи, ахъ! очень корректный и очень благоразумный!..»
Можно предположить, что съ этого момента, можетъ быть, даже раньше этой несчастной прогулки въ Тремоло, Паридаль сливалъ насъ всѣхъ, Марболя, Вивэлуа и меня самого съ этимъ бѣднымъ чиновникомъ, имя котораго онъ приводилъ въ своемъ дневникѣ, но объ этомъ я умалчиваю.
Разумѣется, нашъ увлекающійся другъ долженъ былъ много разъ, находясь съ нами, отдаваться комментаріямъ, сходнымъ съ тѣми, которыми онъ осмѣивалъ мнѣнія этого славнаго человѣка, полнаго здраваго смысла. Онъ становился все болѣе и болѣе раздражительнымъ и задорнымъ, и не выносилъ никакого противорѣчія. Я представляю себѣ его стоящимъ, жестикулирующимъ, почти плачущимъ отъ бѣшенства, съ какъ бы рыдающимъ голосомъ, съ искаженнымъ лицомъ. Его душевное состояніе объяснялось смертью и исчезновеніемъ его «друзей» изъ Брюсселя, о которыхъ онъ никогда не говорилъ. Посѣщеніе исправительнаго заведенія въ Кампинѣ, гдѣ онъ, разумѣется, надѣялся встрѣтить Іефа, Кассизма и Зволю, усилило его чрезмѣрную чувствительность. Я переписываю часть описанія этого спуска въ соціальный адъ, о которомъ онъ разсказывалъ въ своемъ дневникѣ на-
не понимая, что я делаю, находясь далеко от моих излюбленных людей и от моей стихии, ах! очень корректный и очень благоразумный!..»
Можно предположить, что с этого момента, может быть, даже раньше этой несчастной прогулки в Тремоло, Паридаль сливал нас всех, Марболя, Вивэлуа и меня самого с этим бедным чиновником, имя которого он приводил в своем дневнике, но об этом я умалчиваю.
Разумеется, наш увлекающийся друг должен был много раз, находясь с нами, отдаваться комментариям, сходным с теми, которыми он осмеивал мнения этого славного человека, полного здравого смысла. Он становился все более и более раздражительным и задорным, и не выносил никакого противоречия. Я представляю себе его стоящим, жестикулирующим, почти плачущим от бешенства, с как бы рыдающим голосом, с искаженным лицом. Его душевное состояние объяснялось смертью и исчезновением его «друзей» из Брюсселя, о которых он никогда не говорил. Посещение исправительного заведения в Кампине, где он, разумеется, надеялся встретить Иефа, Кассизма и Зволю, усилило его чрезмерную чувствительность. Я переписываю часть описания этого спуска в социальный ад, о котором он рассказывал в своем дневнике на-
