пы, превосходя другъ друга въ безобразіи буржуазнаго старья. Ничто такъ не уродуетъ ихъ! Они теряютъ всю свою прелесть и всю пластичность! Мнѣ грустно видѣть Бюгютта въ такомъ ненатуральномъ видѣ. Только къ одному Турламэну подходитъ его одежда. На немъ костюмъ красиваго табачнаго цвѣта, который сдѣланъ по мѣркѣ, и обрисовываетъ его тѣло столь же хорошо, какъ и его обычные лохмотья; тѣсная и обтягивающая матерія обрисовываетъ, подобно трико, линіи его тѣла и его юношескихъ ногъ…
Вакханалія началась. Вначалѣ всѣ въ настроеніи и въ голосѣ. Но послѣ нѣсколькихъ остановокъ, пиво даетъ почувствовать свое дѣйствіе; они не говорятъ, а кричатъ во все горло; они не поютъ, а ревутъ, хрипятъ; они не танцуютъ, а дрыгаютъ ногами. Языки заплетаются, глаза кажутся стеклянными; съ глупымъ смѣхомъ они поднимаются на скамейкахъ, кланяются, снимая шляпы.
Я отказываюсь считать трактиры, передъ которыми останавливается наша кавалькада. Повсюду тотъ же пріемъ: вторженіе въ залу, по двое въ рядъ, приближеніе къ прилавку; послѣ чего идетъ подсчетъ выпитыхъ и разбитыхъ стакановъ. Извозчики и музыканты вскорѣ такъ же пьяны, какъ и ихъ кліенты.
Съ теченіемъ времени, чтобы выиграть время и пощадить свои ноги, они не выходятъ уже изъ экипажей и пьютъ, сидя въ нихъ.
пы, превосходя друг друга в безобразии буржуазного старья. Ничто так не уродует их! Они теряют всю свою прелесть и всю пластичность! Мне грустно видеть Бюгютта в таком ненатуральном виде. Только к одному Турламэну подходит его одежда. На нем костюм красивого табачного цвета, который сделан по мерке, и обрисовывает его тело столь же хорошо, как и его обычные лохмотья; тесная и обтягивающая материя обрисовывает, подобно трико, линии его тела и его юношеских ног…
Вакханалия началась. Вначале все в настроении и в голосе. Но после нескольких остановок, пиво дает почувствовать свое действие; они не говорят, а кричат во все горло; они не поют, а ревут, хрипят; они не танцуют, а дрыгают ногами. Языки заплетаются, глаза кажутся стеклянными; с глупым смехом они поднимаются на скамейках, кланяются, снимая шляпы.
Я отказываюсь считать трактиры, перед которыми останавливается наша кавалькада. Повсюду тот же прием: вторжение в залу, по двое в ряд, приближение к прилавку; после чего идет подсчет выпитых и разбитых стаканов. Извозчики и музыканты вскоре так же пьяны, как и их клиенты.
С течением времени, чтобы выиграть время и пощадить свои ноги, они не выходят уже из экипажей и пьют, сидя в них.
