Онъ приписывалъ этой фабрикѣ, безукоризненному зданію, гдѣ были примѣнены всѣ успѣхи механики и химіи, гдѣ осуществлялись чудеса изобрѣтенія — тайное, роковое и пагубное вліяніе. Онъ почувствовалъ глубокое состраданіе, инстинктивную и безграничную любовь къ этому міру парій, трудившихся съ такою храбростью и съ такимъ самоотверженіемъ и небоявшихся, за ничтожную заработную плату, ни увѣчій, ни болѣзней, ни уродствъ, ни смерти, ни ужасныхъ орудій, которые обращались противъ нихъ, ни даже той атмосферы, которой они дышали. Точно сама природа, — вѣчный сфинксъ, — взбѣшенная за то, что у нея сумѣли вырвать ея тайны, вымещала на этихъ простыхъ помощникахъ тѣ дефекты, которые причиняли ей ученые.
Съ этими рабочими, боязливый мальчикъ быстро сходился. Когда онъ встрѣчалъ ихъ, запачканыхъ, потныхъ, задыхавшихся и они снимали передъ нимъ фуражку, онъ осмѣливался заговаривать съ ними. Ихъ живописная и твердая рѣчь, ихъ грубыя, и свободныя движенія, послѣ мелочныхъ преслѣдованій, насмѣшекъ, умалчиванія, и скрытыхъ мученій, выдержанныхъ имъ въ домѣ Добузье, вызывали у него какъ бы ощущеніе порыва свѣжаго и быстраго вѣтра, послѣ пребыванія въ теплицѣ среди роскошныхъ растеній и одуряющихъ ароматовъ. Онъ зналъ, что ихъ считали низшими существами и
Он приписывал этой фабрике, безукоризненному зданию, где были применены все успехи механики и химии, где осуществлялись чудеса изобретения — тайное, роковое и пагубное влияние. Он почувствовал глубокое сострадание, инстинктивную и безграничную любовь к этому миру парий, трудившихся с такою храбростью и с таким самоотвержением и не боявшихся, за ничтожную заработную плату, ни увечий, ни болезней, ни уродств, ни смерти, ни ужасных орудий, которые обращались против них, ни даже той атмосферы, которой они дышали. Точно сама природа, — вечный сфинкс, — взбешенная за то, что у неё сумели вырвать её тайны, вымещала на этих простых помощниках те дефекты, которые причиняли ей ученые.
С этими рабочими, боязливый мальчик быстро сходился. Когда он встречал их, запачканных, потных, задыхавшихся и они снимали перед ним фуражку, он осмеливался заговаривать с ними. Их живописная и твердая речь, их грубые, и свободные движения, после мелочных преследований, насмешек, умалчивания, и скрытых мучений, выдержанных им в доме Добузье, вызывали у него как бы ощущение порыва свежего и быстрого ветра, после пребывания в теплице среди роскошных растений и одуряющих ароматов. Он знал, что их считали низшими существами и
