онъ упомянулъ о столь мало воспитанныхъ людяхъ, какъ Сизка…
Уставъ звать его, Гина рѣшила сама вернуться къ мечтателю. Она потрясла его за руку: «Но ты оглохъ… Пойдемъ, я тебѣ покажу персики… Это мамины фрукты. Фелиситэ считаетъ ихъ каждое утро и ихъ двѣнадцать… Не трогай ихъ». Она даже не замѣтила, что Лоранъ бросилъ цвѣтокъ. Это равнодушіе маленькой феи ободрило крестьянскаго мальчика, хотя, въ глубинѣ души, онъ предпочелъ бы, чтобы она спросила, что сталось съ ея подаркомъ.
Онъ былъ весь захваченъ Гиной, позволялъ ей дѣлать съ собой все, что она хотѣла. Они играли въ мальчишескія игры. Чтобы понравиться ей, онъ кувыркался, издавалъ дикіе звуки, катался по травѣ и песку, запачкалъ свой костюмъ, и пыль покрыла его, влажныя отъ пота и слезъ, щеки.
— Ахъ, какой ты смѣшной! воскликнула дѣвочка.
Она намочила кончикъ своего носового платка въ бассейнѣ и пыталась умыть Лорана. Она слишкомъ смѣялась и только еще больше испачкала его.
Онъ позволялъ ей дѣлать все это, счастливый отъ ея шаловливыхъ заботъ, и веселаго смѣха. Вѣроломная Гина разрисовывала на его лицѣ арабески такъ хорошо, что оно приняло татуированный видъ.
он упомянул о столь мало воспитанных людях, как Сизка…
Устав звать его, Гина решила сама вернуться к мечтателю. Она потрясла его за руку: «Но ты оглох… Пойдем, я тебе покажу персики… Это мамины фрукты. Фелисите считает их каждое утро и их двенадцать… Не трогай их». Она даже не заметила, что Лоран бросил цветок. Это равнодушие маленькой феи ободрило крестьянского мальчика, хотя, в глубине души, он предпочел бы, чтобы она спросила, что сталось с её подарком.
Он был весь захвачен Гиной, позволял ей делать с собой всё, что она хотела. Они играли в мальчишеские игры. Чтобы понравиться ей, он кувыркался, издавал дикие звуки, катался по траве и песку, запачкал свой костюм, и пыль покрыла его, влажные от пота и слез, щеки.
— Ах, какой ты смешной! воскликнула девочка.
Она намочила кончик своего носового платка в бассейне и пыталась умыть Лорана. Она слишком смеялась и только еще больше испачкала его.
Он позволял ей делать всё это, счастливый от её шаловливых забот, и веселого смеха. Вероломная Гина разрисовывала на его лице арабески так хорошо, что оно приняло татуированный вид.
