Лоранъ помогалъ дѣтямъ, Пьерке и Луссѣ, приготовлять уроки. Старшая сестра, занятая хозяйствомъ, ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, восторгалась ученостью молодого человѣка. Послѣ ужина онъ читалъ вслухъ всей семьѣ или поучалъ ихъ всѣхъ чему-нибудь въ бесѣдѣ. Генріэтта слушала его съ горячностью, нелишенной нѣкотораго безпокойства. Когда онъ говорилъ о событіяхъ міра И о жизни человѣчества, молодая дѣвушка гораздо больше находилась подъ впечатлѣніемъ волненія, горечи, возбужденія, прорывавшихся въ рѣчахъ Лорана, чѣмъ самымъ смысломъ его рѣчей. Надѣленная этимъ вторымъ зрѣніемъ любящихъ женскихъ душъ, она чувствовала его глубоко печальнымъ и неспокойнымъ, и чѣмъ больше онъ выказывалъ состраданія по отношенію къ несчастнымъ и страдающимъ, тѣмъ сильнѣе любила она его самого, тѣмъ сильнѣе привязывалась къ нему, полагая, что среди всѣхъ несчастныхъ онъ больше всего нуждался въ состраданіи.
Къ тому же, благодаря ей, направленіе его мыслей приняло менѣе мучительный оттѣнокъ. Подъ ласкою этихъ большихъ голубыхъ глазъ, наивно останавливавшихся на немъ, онъ ощущалъ настоящій покой, только дозволенныя радости жизни, и его дурныя влеченія умолкали.
Прежде, на фабрикѣ, глаза Гины внушали ему чувство какой-то измѣны; онъ не владѣлъ больше собой, становился дурнымъ, мечталъ о волне-
Лоран помогал детям, Пьерке и Луссе, приготовлять уроки. Старшая сестра, занятая хозяйством, ходила взад и вперед по комнате, восторгалась ученостью молодого человека. После ужина он читал вслух всей семье или поучал их всех чему-нибудь в беседе. Генриетта слушала его с горячностью, не лишенной некоторого беспокойства. Когда он говорил о событиях мира И о жизни человечества, молодая девушка гораздо больше находилась под впечатлением волнения, горечи, возбуждения, прорывавшихся в речах Лорана, чем самым смыслом его речей. Наделенная этим вторым зрением любящих женских душ, она чувствовала его глубоко печальным и неспокойным, и чем больше он выказывал сострадания по отношению к несчастным и страдающим, тем сильнее любила она его самого, тем сильнее привязывалась к нему, полагая, что среди всех несчастных он больше всего нуждался в сострадании.
К тому же, благодаря ей, направление его мыслей приняло менее мучительный оттенок. Под ласкою этих больших голубых глаз, наивно останавливавшихся на нём, он ощущал настоящий покой, только дозволенные радости жизни, и его дурные влечения умолкали.
Прежде, на фабрике, глаза Гины внушали ему чувство какой-то измены; он не владел больше собой, становился дурным, мечтал о волне-
