тантъ-покупщикъ рѣдкихъ картинъ и любитель дорогихъ переплетовъ, онъ коллекціонировалъ также всякія старыя и бѣдныя орудія, ножи матросовъ, противные входные билеты на балъ въ окрестностяхъ.
Послѣ сильнаго волненія, молодой Кельмаркъ забивался въ уголъ въ какомъ-то ужасномъ страданіи. Его радость была безпорядочной и рѣзкая интонація голоса выдавала въ немъ иногда мрачную скрытую мысль, до такой степени, что Бландина долгое время сомнѣвалась, испытывалъ-ли онъ когда-нибудь настоящее успокоеніе. Его удовольствіе заставляло его дѣлать гримасу, его смѣхъ вызывалъ скрежетъ зубовъ. Онъ имѣлъ видъ, точно носитъ въ себѣ этотъ ѣдкій огонь, о которомъ говорится у Данте: portando dentro accidioso fummo. Казалось, точно онъ хочетъ потопить въ себѣ тайную муку, заглушить непонятныя угрызенія совѣсти!
Въ его большихъ глубокихъ глазахъ, часто чувствовались возбужденіе и обида, но когда онъ переставалъ носить на себѣ маску, его глаза затуманивались безграничнымъ страданіемъ, которое подсмотрѣла Бландина и которое захватило ее на всю жизнь; это страданіе было сходно съ смертельными муками пораженнаго звѣря, съ мольбою человѣка, поднимающаго на эшафотъ, или скорѣе съ взглядомъ, одновременно печальнымъ и гордымъ какого нибудь Прометея, похитителя запрещеннаго огня.
тант-покупщик редких картин и любитель дорогих переплетов, он коллекционировал также всякие старые и бедные орудия, ножи матросов, противные входные билеты на бал в окрестностях.
После сильного волнения, молодой Кельмарк забивался в угол в каком-то ужасном страдании. Его радость была беспорядочной и резкая интонация голоса выдавала в нём иногда мрачную скрытую мысль, до такой степени, что Бландина долгое время сомневалась, испытывал ли он когда-нибудь настоящее успокоение. Его удовольствие заставляло его делать гримасу, его смех вызывал скрежет зубов. Он имел вид, точно носит в себе этот едкий огонь, о котором говорится у Данте: portando dentro accidioso fummo. Казалось, точно он хочет потопить в себе тайную муку, заглушить непонятные угрызения совести!
В его больших глубоких глазах часто чувствовались возбуждение и обида, но когда он переставал носить на себе маску, его глаза затуманивались безграничным страданием, которое подсмотрела Бландина, и которое захватило ее на всю жизнь; это страдание было сходно с смертельными муками пораженного зверя, с мольбою человека, поднимающего на эшафот, или скорее с взглядом, одновременно печальным и гордым какого нибудь Прометея, похитителя запрещенного огня.
