юношу, игравшаго на маленькой трубочкѣ, болѣе красиваго и рослаго, чѣмъ его сверстники. Съ стройной таліей, съ цвѣтомъ лица амбры, съ бархатными глазами, но длинными черными рѣсницами, съ мясистыми и очень красными губами, расширенными ноздрями изъ-за таинственныхъ ощущеній обонянія, черными густыми волосами, онъ былъ очень красивъ въ своемъ дурномъ костюмѣ, который облегалъ его формы, точно шерсть на эластическихъ членахъ кошекъ. Тѣло нѣжно раскачивавшееся и переваливавшееся, казалось, слѣдовало за музыкальными переходами и исполняло на мѣстѣ очень медленный танецъ, похожій на трепетъ осени въ лѣтнія ночи, когда нѣжный вѣтерокъ колышетъ растенія. Точно высѣченная изъ мрамора фигура этого молодого крестьянина, который выдѣлялся по музыкальности изъ среды своихъ собратьевъ, какъ разъ напомнила Кельмарку игрока на свирѣли Франца Гальса. Этотъ юноша казался ему чудесною живою картиною сообразно полотну изъ музея Ипперзейда. Его сердце сжалось, онъ затаилъ дыханіе отъ слишкомъ пламенной радости.
Мишель Говартцъ замѣтилъ вниманіе, которое удѣлилъ графъ молодому солисту, воспользовался паузою, чтобы подойти къ нему и подвести его къ Кельмарку довольно грубо за ухо, съ рискомъ оторвать его.
Ничто не могло передать выраженія одновременно жалкаго, испуганнаго и восторженнаго,
юношу, игравшего на маленькой трубочке, более красивого и рослого, чем его сверстники. С стройной талией, с цветом лица амбры, с бархатными глазами, но длинными черными ресницами, с мясистыми и очень красными губами, расширенными ноздрями из-за таинственных ощущений обоняния, черными густыми волосами, он был очень красив в своем дурном костюме, который облегал его формы, точно шерсть на эластических членах кошек. Тело, нежно раскачивавшееся и переваливавшееся, казалось, следовало за музыкальными переходами и исполняло на месте очень медленный танец, похожий на трепет осени в летние ночи, когда нежный ветерок колышет растения. Точно высеченная из мрамора фигура этого молодого крестьянина, который выделялся по музыкальности из среды своих собратьев, как раз напомнила Кельмарку игрока на свирели Франца Гальса. Этот юноша казался ему чудесною живою картиною сообразно полотну из музея Ипперзейда. Его сердце сжалось, он затаил дыхание от слишком пламенной радости.
Мишель Говартц заметил внимание, которое уделил граф молодому солисту, воспользовался паузою, чтобы подойти к нему и подвести его к Кельмарку довольно грубо за ухо, с риском оторвать его.
Ничто не могло передать выражения одновременно жалкого, испуганного и восторженного,
