поцѣлуя, и они ждали такъ минуты послѣдняго издыханія.
— А я, шептала Бландина, Анри, ты не простишься со мной! Подумай, какъ я любила тебя!
Кельмаркъ повернулся къ ней.
— О, прошепталъ онъ, я буду любить тебя въ вѣчности, какъ ты заслуживала быть любимой на землѣ, чудная женщина!
— Но, прибавилъ онъ, взявъ за руку Гидона, я хотѣлъ бы любить тебя, моя Бландина, продолжая обожать этого, этого чуднаго мальчика!.. Да, Бландина, надо оставаться самимъ собою! Не измѣнять себѣ!.. Оставаться вѣрнымъ до конца моей справедливой, законной природѣ!.. Еслибъ я долженъ былъ снова жить, я, именно, такъ бы хотѣлъ любить, еслибъ даже долженъ былъ страдать еще сильнѣе, чѣмъ я страдалъ; да, Бландина, моя сестра, мой единственный другъ, еслибы даже я принесъ тебѣ такія страданія, какія я тебѣ причинялъ!.
Благослови нашу смерть, Бландина, насъ, троихъ, такъ какъ мы на немного опередимъ тебя съ этой минуты, благослови нашу муку, которая искупитъ, освободитъ, наконецъ, заставитъ восторжествовать всякую любовь!
И его уста снова прикоснулись къ устамъ мальчика, тоже стремившагося къ нему, и Гидонъ, и Анри слили свои дыханія въ послѣднемъ поцѣлуѣ.
поцелуя, и они ждали так минуты последнего издыхания.
— А я, — шептала Бландина, — Анри, ты не простишься со мной! Подумай, как я любила тебя!
Кельмарк повернулся к ней.
— О, — прошептал он, — я буду любить тебя в вечности, как ты заслуживала быть любимой на земле, чудная женщина!
— Но, — прибавил он, взяв за руку Гидона, — я хотел бы любить тебя, моя Бландина, продолжая обожать этого, этого чудного мальчика!.. Да, Бландина, надо оставаться самим собою! Не изменять себе!.. Оставаться верным до конца моей справедливой, законной природе!.. Если б я должен был снова жить, я именно так бы хотел любить, если б даже должен был страдать еще сильнее, чем я страдал; да, Бландина, моя сестра, мой единственный друг, если бы даже я принес тебе такие страдания, какие я тебе причинял!.
Благослови нашу смерть, Бландина, нас троих, так как мы на немного опередим тебя с этой минуты, благослови нашу муку, которая искупит, освободит, наконец, заставит восторжествовать всякую любовь!
И его уста снова прикоснулись к устам мальчика, тоже стремившегося к нему, и Гидон, и Анри слили свои дыхания в последнем поцелуе.
