нравилась, три года назадъ, въ началѣ вашего переѣзда сюда. Зачѣмъ было играть со мною? Я вамъ повѣрила, я мечтала стать вашей женой!
Увѣренная въ этомъ, я отклоняла самыхъ богатыхъ претендентовъ на мою руку, даже аристократовъ изъ города…
Онъ молчалъ, и тогда она рѣшилась прибѣгнуть къ послѣднему средству:
— Послушайте, сказала она, говорятъ, что ваши дѣла не особенно блестящи; еслибъ вы захотѣли, была бы возможность…
На этотъ разъ онъ поблѣднѣлъ; но размѣреннымъ тономъ, отеческимъ, онъ проговорилъ:
— Дорогая моя, Кельмарки не продаются… Вы найдете еще ни одного хорошаго мужа, изъ вашего круга. Впрочемъ, повѣрьте, что я не изъ гордости отказываюсь отъ вашего предложенія… Я, понимаете, не могу полюбить васъ? Я не могу…
Послѣдуйте моему совѣту… Согласитесь выйти за какого-нибудь добраго молодца… На этомъ островѣ въ немъ не будетъ недостатка… Я совсѣмъ не гожусь вамъ въ товарищи жизни.
Чѣмъ больше онъ говорилъ смиренно, умно и убѣдительно, тѣмъ сильнѣе возбуждалась Клодина. Она пыталась видѣть въ немъ только высокомѣрнаго мистификатора, гордаго фата, который насмѣялся надъ ней.
— Вы сейчасъ только сказали, что Кельмарки не продаются! сказала она, задыхаясь отъ гнѣва;
нравилась, три года назад, в начале вашего переезда сюда. Зачем было играть со мною? Я вам поверила, я мечтала стать вашей женой!
Уверенная в этом, я отклоняла самых богатых претендентов на мою руку, даже аристократов из города…»
Он молчал, и тогда она решилась прибегнуть к последнему средству:
— Послушайте, — сказала она, — говорят, что ваши дела не особенно блестящи; если б вы захотели, была бы возможность…
На этот раз он побледнел; но размеренным тоном, отеческим, он проговорил:
— Дорогая моя, Кельмарки не продаются… Вы найдете еще не одного хорошего мужа, из вашего круга. Впрочем, поверьте, что я не из гордости отказываюсь от вашего предложения… Я, понимаете, не могу полюбить вас? Я не могу…
Последуйте моему совету… Согласитесь выйти за какого-нибудь доброго молодца… На этом острове в нём не будет недостатка… Я совсем не гожусь вам в товарищи жизни.
Чем больше он говорил смиренно, умно и убедительно, тем сильнее возбуждалась Клодина. Она пыталась видеть в нём только высокомерного мистификатора, гордого фата, который насмеялся над ней.
— Вы сейчас только сказали, что Кельмарки не продаются! — сказала она, задыхаясь от гнева; —
