прибавилъ, онъ, смѣясь, когда она удалялась, увѣренная въ своей побѣдѣ.
Дейкграфъ принялъ Клодину съ большимъ достоинствомъ и уваженіемъ. Его глубоко меланхолическій видъ произвелъ впечатлѣніе на гостью. Она, въ концѣ-концовъ, все же безъ всякихъ подготовленій выразила ему цѣль своего посѣщенія.
Кельмаркъ не отталкивалъ ея. Онъ прервалъ ее непонятнымъ жестомъ и поблагодарилъ ее съ улыбкой, которая показалась грубой крестьянкѣ какимъ-то недовольствіемъ, насмѣшкою, въ которой она не могла схватить настоящаго, трагичества оттѣнка.
— Вы смѣетесь, протестовала она со злобою, но подумайте, графъ, что какой бы вы ни были графъ, я васъ достойна… Родъ Говартцевъ живетъ на Смарагдисѣ столько же, сколько и родъ Кельмарковъ, мои предки почти такъ же знамениты, какъ и ихъ сеньоры.
Она сдѣлалась ласковой и умоляющей.
„Послушайте, графъ, снова заговорила она, готовая отдаться ему, еслибъ только онъ сдѣлалъ малѣйшій знакъ, я люблю васъ, да, я люблю васъ… Я даже долгое время воображала, что вы любите меня, сказала она, возвышая голосъ, приходя въ отчаяніе отъ этого цѣломудреннаго крика, въ которомъ она не угадывала затаенной муки, трещины долго не заживаемой раны. Когда-то вы ухаживали за мной… Мнѣ казалось, что я вамъ
прибавил, он, смеясь, когда она удалялась, уверенная в своей победе.
Дейкграф принял Клодину с большим достоинством и уважением. Его глубоко меланхолический вид произвел впечатление на гостью. Она, в конце концов, всё же без всяких подготовлений выразила ему цель своего посещения.
Кельмарк не отталкивал её. Он прервал ее непонятным жестом и поблагодарил ее с улыбкой, которая показалась грубой крестьянке каким-то недовольствием, насмешкою, в которой она не могла схватить настоящего, трагичества оттенка.
— Вы смеетесь, — протестовала она со злобою, — но подумайте, граф, что какой бы вы ни были граф, я вас достойна… Род Говартцев живет на Смарагдисе столько же, сколько и род Кельмарков, мои предки почти так же знамениты, как и их сеньоры.
Она сделалась ласковой и умоляющей.
«Послушайте, граф, — снова заговорила она, готовая отдаться ему, если б только он сделал малейший знак, — я люблю вас, да, я люблю вас… Я даже долгое время воображала, что вы любите меня, сказала она, возвышая голос, приходя в отчаяние от этого целомудренного крика, в котором она не угадывала затаенной муки, трещины долго не заживаемой раны. Когда-то вы ухаживали за мной… Мне казалось, что я вам
