Черезъ нѣсколько дней послѣ этого эпизода въ саду, Бландина пришла къ Кельмарку, собиравшемуся писать, въ одиночествѣ, въ своей мастерской.
Долгое время она колебалась, пока рѣшилась на тотъ шагъ, который она считала неминуемымъ, и огромное значеніе котораго она не отрицала.
Однако, хотя она страшно мучилась, она хотѣла только предостеречь Кельмарка, предупредить его противъ послѣдствій его чрезмѣрной любви къ этому противному бродягѣ.
Она отказывалась еще вѣрить своимъ собственнымъ ушамъ о необыкновенномъ оттѣнкѣ этой страсти; она старалась видѣть въ ней только нѣкоторую неумѣренность увлеченія, въ особенности, потому, что знала экзальтированность графа, любознательность, экспансивность, какое-то безуміе, которое онъ вносилъ во всѣ свои предпріятія, въ малѣйшія дѣла, при своей чрезмѣрно впечатлительной натурѣ.
Когда она вошла, ея блѣдность и ея разстроенное лицо поразили графа де Кельмарка.
Через несколько дней после этого эпизода в саду Бландина пришла к Кельмарку, собиравшемуся писать в одиночестве в своей мастерской.
Долгое время она колебалась, пока решилась на тот шаг, который она считала неминуемым, и огромное значение которого она не отрицала.
Однако, хотя она страшно мучилась, она хотела только предостеречь Кельмарка, предупредить его против последствий его чрезмерной любви к этому противному бродяге.
Она отказывалась еще верить своим собственным ушам о необыкновенном оттенке этой страсти; она старалась видеть в ней только некоторую неумеренность увлечения, в особенности, потому, что знала экзальтированность графа, любознательность, экспансивность, какое-то безумие, которое он вносил во все свои предприятия, в малейшие дела, при своей чрезмерно впечатлительной натуре.
Когда она вошла, её бледность и её расстроенное лицо поразили графа де Кельмарка.
