нялъ о тебѣ твой отецъ, — снова заговорилъ графъ, — возбудила мою симпатію, и презрительная гримаса твоей сестры, ея недовольный взглядъ, освѣтили тебя отнынѣ въ моихъ глазахъ безпрерывнымъ свѣтомъ! Я не смѣлъ заявить объ этомъ, прежде чѣмъ я снова не увидѣлъ тебя и я притворялся равнодушнымъ, чтобы обольстить твоихъ родныхъ и слишкомъ грубыхъ товарищей, которымъ я въ тотъ же вечеръ, однимъ своимъ приближеніемъ мѣшалъ мучить тебя, мое дитя, избранникъ моей всей жизни!..
Молнія не ударила въ нихъ, но они услыхали глухой крикъ, рыданіе, шорохъ въ кустахъ, позади нихъ. Два неясныхъ силуэта удалялись во мракѣ.
— Насъ подслушали! — сказалъ Кельмаркъ, соскочившій и желавшій различить кого-нибудь въ темнотѣ.
— Пускай, я весь вашъ, — прошепталъ Гидонъ, обнимая его и нѣжно прижимаясь къ его груди. — Вы для меня все, и я не вѣрю въ небесный огонь. До тебя, никто не сказалъ мнѣ ни одного добраго слова… Я зналъ только злобу и грубости… Ты мой учитель и моя любовь. Дѣлай со мной все, что хочешь… Дай твои уста!..
нял о тебе твой отец, — снова заговорил граф, — возбудила мою симпатию, и презрительная гримаса твоей сестры, её недовольный взгляд, осветили тебя отныне в моих глазах беспрерывным светом! Я не смел заявить об этом, прежде чем я снова не увидел тебя, и я притворялся равнодушным, чтобы обольстить твоих родных и слишком грубых товарищей, которым я в тот же вечер, одним своим приближением мешал мучить тебя, мое дитя, избранник моей всей жизни!..
Молния не ударила в них, но они услыхали глухой крик, рыдание, шорох в кустах, позади них. Два неясных силуэта удалялись во мраке.
— Нас подслушали! — сказал Кельмарк, соскочивший и желавший различить кого-нибудь в темноте.
— Пускай, я весь ваш, — прошептал Гидон, обнимая его и нежно прижимаясь к его груди. — Вы для меня всё, и я не верю в небесный огонь. До тебя никто не сказал мне ни одного доброго слова… Я знал только злобу и грубости… Ты мой учитель и моя любовь. Делай со мной всё, что хочешь… Дай твои уста!..
