того, что должно было произойти между ними. Ихъ глаза встрѣтились и, казалось, вопрошали впольнѣ опредѣленно и ясно другъ-друга. Тогда Кельмаркъ, чтобы покончить съ этимъ, коснулся юноши, взялъ его за руку, и, пристально смотря ему въ глаза, повторилъ ему предложеніе, которое наканунѣ высказалъ его роднымъ.
— Ты понимаешь… ты будешь приходить въ замокъ каждый день. Я самъ буду учить тебя читать и писать, рисовать карандашемъ, писать красками, создавать такія картины, которыми ты восторгался въ тотъ вечеръ. И мы будемъ также заниматься музыкой, и очень много! Ты увидишь! Мы не будемъ скучать!
Ребенокъ слушалъ его молча, столь пораженный, что онъ принялъ глупый видъ, открылъ ротъ, вытаращилъ глаза, точно обезумѣлъ.
Графъ замолчалъ, удивленный, думая, что избралъ дурной путь, но продолжалъ изучать его. Вдругъ Гидонъ измѣнился въ лицѣ, и залился нервнымъ смѣхомъ. Въ то же время, къ глубокому пораженію Кельмарка, онъ отстранился и хотѣлъ вырвать свою руку изъ руки графа; можно было-бы подумать, что онъ отказывается, что онъ торопится догнать своихъ товарищей, очень занятыхъ этой сценой. Графъ, разочарованный, покинулъ его.
Маленькой дикарь рванулся къ другимъ коровникамъ, но вдругъ остановился, пересталъ смѣяться, закрылъ глаза руками, упалъ на траву, гдѣ
того, что должно было произойти между ними. Их глаза встретились и, казалось, вопрошали вполне определенно и ясно друг-друга. Тогда Кельмарк, чтобы покончить с этим, коснулся юноши, взял его за руку, и, пристально смотря ему в глаза, повторил ему предложение, которое накануне высказал его родным.
— Ты понимаешь… ты будешь приходить в замок каждый день. Я сам буду учить тебя читать и писать, рисовать карандашом, писать красками, создавать такие картины, которыми ты восторгался в тот вечер. И мы будем также заниматься музыкой, и очень много! Ты увидишь! Мы не будем скучать!
Ребенок слушал его молча, столь пораженный, что он принял глупый вид, открыл рот, вытаращил глаза, точно обезумел.
Граф замолчал, удивленный, думая, что избрал дурной путь, но продолжал изучать его. Вдруг Гидон изменился в лице, и залился нервным смехом. В то же время, к глубокому поражению Кельмарка, он отстранился и хотел вырвать свою руку из руки графа; можно было бы подумать, что он отказывается, что он торопится догнать своих товарищей, очень занятых этой сценой. Граф, разочарованный, покинул его.
Маленькой дикарь рванулся к другим коровникам, но вдруг остановился, перестал смеяться, закрыл глаза руками, упал на траву, где
