зано, между собственным телом и другими телами, — откуда проистекает объективное воззрение; а во-вторых. взаимно между этими объективно созерцаемыми телами, где, как мы видели в предыдущем параграфе, каузальное отношение выступает в трех различных форах, — причины, раздражения и мотива; в этих трех формах происходит всякое движение в мире, и в них одних понимается оно только рассудком. Если из этих трех форм рассудок доискивается причин в тесном смысле, то он создает механику, астрономию, физику, химию и изобретает машины на благо и погибель: но постоянно в основании всех его открытий, как последняя инстанция, лежит непосредственное интуитивное восприятие причинной связи. Ибо в этом заключается единственная форма и функция рассудка, а никак не в сложной системе колес — в двенадцати кантовских категориях, ничтожество которых я показал. (Всякое понимание — непосредственное и поэтому интуитивное восприятие причинной связи, хотя для того чтобы оно сделалось устойчиво, его следует сейчас же свести к абстрактным понятиям. Вот почему считать не значит понимать, и счет сам по себе не дает понимания вещей. Счет имеет дело с чисто отвлеченными понятиями величин, взаимное отношение которых он определяет. С его помощью никогда нельзя достигнуть ни малейшего понимания какого-нибудь физического процесса. Ибо для последнего требуется интуитивное восприятие пространственных отношений, посредством которых действуют причины. Вычисления имеют цену только для практики, а не для теории. Можно даже сказать: где начинается вычисление, там кончается понимание. Ибо голова, занятая числами, пока она считает, совершенно чужда причинной связи физического процесса: она всецело погружена в чисто-отвлеченные числовые понятия. Результат же всегда отвечает лишь на вопрос сколько и никогда не отвечает на вопрос как. Таким образом, с излюбленным выражением французских физиков — l’expérience et le calcul — далеко не уйдешь). — Если же руководящей нитью рассудка являются раздражения, то он осуществляет физиологию растений и животных терапию и токсикологию. Если, наконец, он обращается к мотивации, то либо употребляет ее только теоретически в качестве руководящей нити для создания морали, науки о праве, истории, политики, драматической и эпической поэзии; либо пользуется ею практически, для того чтобы просто дрессировать животных или даже для того, чтобы заставить человеческий род плясать по своей дудке, когда ему посчастливится: найти за каждой марионеткой тот шнурок, который надо потянуть, чтобы она
