морали, являющийся на самом деле ничем иным, как иносказательным и косвенным выражением старого и простого положения: quod tibi fieri non vis, alteri ne feceris, приложим раньше всего и непосредственно к пассивному, страдательному состоянию и лишь через его посредство — к активному, деянию: вот почему, как я сказал, он был бы вполне пригоден в качестве руководящего принципа в институте государства, задачей которого является защита от перенесения несправедливости, равно как и обеспечение всем и каждому наибольшей суммы благополучия; но в этике, предметом которой является деяние как деяние и в его непосредственном значении для деятеля, а не его следствие, т. е. страдание, или отношение к другим, — этот взгляд совершенно недопустим, так как он сводится в сущности опять к эвдемонистическому принципу, т. е. эгоизму.
Поэтому мы не можем разделять также радости Канта перед тем, что его принцип этики не материален, т. е. не ставит никакого объекта в качестве мотива, а чисто формален, и таким образом симметрично отвечает формальным законам, с которыми нас познакомила критика чистого разума. Это, конечно, не закон, а лишь формула для отыскания такого: но, во-первых, мы уже имеем эту формулу и притом выраженной гораздо короче и яснее: quod tibi fieri non vis, alteri ne feceris; а во-вторых, анализ формулы показывает, что она зиждется исключительно на соображениях о личном счастье и потому может служить лишь разумному эгоизму, которому обязано своим происхождением и все положительное законодательство.
Другой ошибкой Канта, неоднократно осуждавшейся (ибо она возмущает чувство каждого) и осмеянной Шиллером в его эпиграмме, является педантический тезис, что поступок, для того чтобы он был истинно хорошим и достойным хвалы, должен совершаться исключительно из уважения к познанному закону и понятию долга и сообразно с отвлеченно сознаваемой разумом максимой, — а не из какой-либо склонности, не из чувства доброжелательства, не из мягкосердечного участия, сострадания или душевного порыва: эти проявления чувства оказываются даже помехой для благомыслящих лиц (Критика практ. раз., стр. 213, Розенкранц. изд., стр. 257), так как спутывают их обдуманные максимы: нравственный поступок должен совершаться неохотно и в силу самопринуждения. Если вспомнить, что при этом не должна оказывать влияния и надежда на награду, то можно измерить всю нелепость требования! Но — что еще важнее — требование это прямо противоположно истинному духу добродетели: ибо
